Валентин Иванов - Русь Великая

– Мы знаем, – начал Бхарави, продолжая мысль тибетца, – что воздержавшийся от возмездия награжден более, чем если бы дал себе волю. Так говорил и учитель христиан. – Бхарави кивнул Андрею. – Ничто не исчезает. Преступник получает возмездие от Кармы, равновесие восстановлено. Несчастный Тенгиз, быть может, уже очнулся в теле паука или скорпиона. Загубленные им, быть может, вознаграждены перевоплощением в новорожденных детях, чья жизнь даст им возможность заслуги.

– Говорят, здешний правитель Хао Цзай был справедлив? – спросил Андрей.

Бхарави кивнул, подтверждая.

– А правитель Су-Чжоу Чан Фэй был высокомерным, жестоким и хищно стяжательствовал, не так ли?

Бхарави опять согласился. Андрей продолжал:

– Однако же оба они не сумели оборонить доверенные им города. Не знаю, как Чан Фэй погубил Су-Чжоу. Здесь же все случилось перед нашими глазами. Справедливый Хао Цзай не заботился о городских стенах, не дал жителям оружия, не выслал дальних дозоров. Суны презирают всех, кто не сун. Для них иноземец – нелюдь, монгол – червь. Степь краем подходит и к Руси. Кочевники – люди, они храбры. Я говорю о них не как зритель, а как воин и без злобы. Здешние степняки свирепее наших соседей.

– Андрей прав, – сказал равви Исаак, – и я нахожу, что правитель, потерявший город, потерял добродетель.

Бхарави поднял руку, как бы останавливая полет слов:

– Не спешите осуждать! Ты, Андрей, не так много жил в Поднебесной, чтобы понять, что суны могут и что им недоступно. Ты, равви, еще не был у сунов. Не уподобляйся человеку, пожелавшему узнать тяжесть горы песка взвешиванием щепотки за щепоткой на весах торговца золотом. После свершения события один, другой, третий легко указывают: надо было сделать то либо другое… Мало кто замечает, что текущий день непонятен, что рассуждение о прошлом не изменяет прошлого, а будущее остается неизвестным.

– Мы не оскорбляем ничьей веры и не стараемся обращать в свою, – сказал тибетец. – Мы уважаем тебя, Андрей, и учение Христа. И тебя, равви, и закон Моисея. Мы, немощные и сами слепые, из любви ко всему живому предостерегаем вас: не отстраняйте бога – он един под всеми именами – от участия во всех больших и малых делах. Не вставайте на этот путь, в конце его вы найдете отрицание Неба. Отвергнув Небо, люди потребуют от самих себя всезнания и всемогущества. Будут наказывать себя за незнание и немощность. Они озлобятся и сломаются под непосильной тяжестью. Монголы терпимы к чужой вере, ибо они чтут Великое Небо.

– Мой друг только напоминает, только напоминает, – мягко продолжал Бхарави. – Он напоминает о милости. Иначе люди будут требовать предвидения и наказывать за неумение предвидеть. Будут казнить за неурожай, хотя земледелец вовремя положил зерно в землю, но не случилось дождя. Будут награждать нерадивых, чьи поля обогатились самосевом с прошлой жатвы и орошены тучами, принесенными будто бы праздным ветром.

– Израиль не отступался от бога! – с силой сказал равви Исаак. – Если по воле бога родятся отрицающие его, не грудь Израиля вскормит их. Скоро исполнится десять веков от разрушения храма, от изгнания. Римляне-гонители создавали богов по своему образу и подобию. Где римляне? А Израиль живет! Греки гнали нас – бог лишил их счастья. Израиль будет жить, из плоти Израиля явится мессия. Через мессию Израиль овладеет вселенной, и тогда завершится путь всего сотворенного богом. Прекратится течение времени, и мертвые восстанут из гробов, и на Страшном Суде каждому воздается должное. Для дел веры нужен разум, а не милость. Поэтому у нас один бог и один закон, я бог никогда не изменит закона. Ты, Андрей, справедливо говорил о надежде. Но надежда вселенной – это Мессия!

Бхарави и его тибетский гость кивали головами. Да, да, они понимали равви. Они слыхали и об Израиле. И суны – приверженцы разума, а не милости, и Надежда Мира согласна называться по-разному.

– Что у нас есть, чем владеет Израиль? – спрашивал равви Исаак. – У нас нет земли, десять столетий мы скитаемся у чужих очагов. Мы не носим с собой бренных изображений бога – он вездесущ. Наш бог и наш закон – таково наше наследство, наша земля, наш очаг. И вот – народы появляются, исчезают, мы же, все потеряв, все сохранили.

Равви Исаак начал гордо, а закончил, вопреки содержанию, угасая. Свесив голову в черной шапочке, с длинными прядями волос на висках, равви Исаак спрятал в ладонях сухое, жесткое лицо. Андрей дружески коснулся плеча равви. Сильному человеку неприятно сочувствие в грусти даже от родных: в такие минуты ласка для него горше обиды. Но, понимая движение души Андрея, равви заставил себя не отстраниться.