Андрей Степаненко - Еретик

Это было как раз то, что надо, а едва Амр двинулся на Александрию, из Генуи отплыл в Константинополь брат императрицы Мартины — кастрат Мартин. И вскоре Мартин — впервые за последние полтора десятка лет — свиделся со своей высокопоставленной сестрой. Кифа наблюдал за тем, как это происходило.

— Ты зачем приехал? — не спросила — обвинила императрица.

— Костас не справляется, — присел напротив нее брат, — у нас думают, что пора браться за дело тебе.

Императрица тоже присела. Она прекрасно понимала, что у Костаса вот-вот случится воспаление кишок или водянка. Неважно, одобряет она это или нет.

— Но ведь вас устраивает то, что Костас не справляется, — прищурилась она, — и потом, неужели ты думаешь, я приму ваш догмат о двух природах?

— Конечно, примешь, — кивнул кастрат, — ведь тогда, кто бы ни стал твоим следующим мужем, власть будет передаваться по тебе, а не по нему.

Императрица задумалась, а Кифа напрягся. Искушение было серьезным. Очень серьезным.

— Нет, — покачала головой Мартина, — потому что тогда первый же достаточно сильный полководец просто возьмет меня силой, а моих взрослых сыновей кастрирует.

— Это не так плохо, — невесело улыбнулся кастрат, — твоим сыновьям будет обеспечена хорошая духовная карьера. Как мне.

Мартину перекосило.

— И все будет, как до Ираклия?!

— Ираклий часто ошибался, — возразил ей брат.

— Но не в этом, — встала с трона Мартина. — Власть должна передаваться по мужчине. Иначе резни не остановить.

— Ты не сможешь нам помешать, — тоже поднялся Мартин.

— Скорее всего, — кивнула Мартина, — но уж Костаса я предупрежу.

Слышавший каждое слово Кифа поморщился. Он знал, что Мартина умеет стоять на своем до конца, но никогда бы не подумал, что она окажется такой безнадежной дурой.

А тем же вечером, вернувшись в снятый для него рядом с ипподромом дом, Кифа понял о Спасителе еще одну важную вещь. Это произошло не сразу; Кифа просто стоял у окна и смотрел, как жокей кормит с руки лежащую на боку, со спутанными ногами лошадь.

— Ешь, милая, ешь… Что, сладкий у меня сахарок?

Кифа усмехнулся; это была обычная дрессировка: сначала непокорную лошадь жестоко избивали и спутывали специально нанятые для этого чужие люди. Затем ей, спутанной по ногам, давали отлежаться — недолго, но достаточно, чтобы почувствовать себя несчастной и бесконечно одинокой. И лишь затем приходил ее новый хозяин. Он говорил дрожащей твари ласковые слова, гладил ее по холке, кормил с руки, а когда он распутывал ей ноги и позволял подняться, то становился для бедняги самым лучшим, самым важным существом на свете.

— Вот, — понял Кифа. — Вот каким должен стать Спаситель.

Узнав, что ждет ее даже еще не зачатого сына, Елена сползла с Симона и двинулась назад.

— Куда ты? — тронулся вслед Симон.

— Я не позволю убить своего сына! — развернулась она.

Симон покачал головой.

— Никто не собирается убивать твоего сына, Елена. Такие решения человек принимает сам и только сам.

Царица Цариц неловко, по-детски плюнула в его сторону и побежала прочь.

— Подожди, Елена! — двинулся он вслед. — Жертва не имеет силы, если принесена под малейшим принуждением! Это — основа основ!

— Я тебе не верю! — прокричала она и поскользнулась на уже начавшим обтаивать льду.

Симон подошел и помог ей подняться.

— Он сам будет решать, чему быть, а чему не быть, — отряхнул он ее от налипшей мокрой крошки. — Суди сама: кто посмеет убить Царя Царей? Да, к тому же и воплощенного Бога!

Царица замерла. Ее нимало не тронуло, что сын ее станет воплощенным Богом, ибо таких в Ойкумене было множество. Но Царь Царей…

— Ты меня не обманываешь? — подняла она влажный болезненный взгляд.

— Нет, — улыбнулся он. — Тебя ведь тоже нельзя ни к чему принудить. Только если ты сама захочешь зачать…

Царица Цариц на мгновение ушла в себя.

— И если я не захочу, у меня никто не родится, и моего сына не убьют?

— Именно так, — кивнул Симон. — Пойми, с этим не шутят.

Елена опустила голову и снова посмотрела на него.

— Но я очень хочу ребенка! Очень!

Симон развел руками.

— Значит, он у тебя будет.

— И я не хочу, чтобы он умирал!

— Все люди когда-нибудь умирают, — усмехнулся Симон, — я умру, ты умрешь, все умрут… Разница только в сроках.

Елена упрямо поджала губы. Всю жизнь просидевшая взаперти, она не хоронила никого, и все сказанное было для нее почти пустым звуком.

— Но Спаситель должен быть безгрешным. Выходит, моего сына кастрируют?