Андрей Степаненко - Еретик

— Какой-нибудь жрец. Наверное.

Он как-то не думал над этим.

— Может быть, ты? — тревожно выдохнула в ухо ему Елена.

Симон удивился. Стать отцом Спасителя было почетно, но чтобы — самому?

— Я не знаю, Елена, — с сомнением проронил он.

«С другой стороны, почему бы и нет?»

Прямо сейчас он был сильнее любого жреца Ойкумены.

— Может быть, и я.

Елена хихикнула.

— Ты симпатичный. Я не против… а это не слишком больно?

Симон крякнул. Она так и осталась четырнадцатилетней — там, внутри. Но от женщин Ее изолировали еще раньше, и сколько лет Ей, как той, что осознает себя женщиной, он просто не знал.

— Я никогда не был женщиной, Елена. Я не знаю, каково это. Спросишь у кого-нибудь.

Елена притихла, затем начала напевать, затем снова притихла и вдруг поинтересовалась.

— Мой сын будет изваян в каждом храме? Как Анубис?

— Может быть… — кивнул Симон, — не это ведь главное.

— А что?

Симон задумался, да так и встал посреди ледяного поля.

— А что главное, Симон?

Симон молчал, снова переживая то, что, в общем-то, знал с самого начала, но к чему Елена не была готова совсем. Потому что главным в Спасителе было одно — его пролитая во искупление человечества от мести Всевышнего жертвенная кровь.

Когда Костас узнал, на каких условиях патриарх [81] В христианских летописях послом Византии значится Абу Кир. Мусульманские дают послу имя Мукаукис. и Анастасий подписали мир с аравитянами, он впал в бешенство.

— Как они посмели отдать Родос?! — метался он по тронному залу. — Как они посмели?!

Мартина некоторое время следила за пасынком, и, в конце концов, не выдержала.

— Костас, очнись! У тебя тысяч двадцать варваров у стен столицы стоит. Почему ты об этом не печалишься?

Император остановился, но было видно: все его мысли там — в Египте.

— Забудь о Родосе, — покачала головой Мартина. — Пока ты не найдешь общего языка с собственной Церковью, а будешь заглядывать в ж… Папе и таким, как мой братец, пока ты не откроешь глаза пошире, ты не вернешь ничего…

Костас тяжело осел на резной трон и закрыл лицо руками.

— Хуже того, Костас, — напомнила Мартина, — тебе уже сейчас надо решать, на каких условиях ты будешь сдавать Константинополь.

Император вскочил… и тут же осел обратно.

— Да, да, — и не думала останавливаться Мартина. — Послы Амра ждут второй день. И ты должен решить, что будешь делать, до наступления дня Воскресения Христова.

— Я буду драться… — процедил Костас.

Мартина развела руками.

— Как скажешь, император. Но позволь тебе напомнить, что ты испортил отношения со всеми. Тебя не уважают армяне, тебя ненавидят евреи и сирийцы, на тебя с брезгливостью смотрят даже твои родичи по матери.

— Грегория поможет, — насупился Костас.

— Да, родичи твоей жены тебе помогут, — согласилась Мартина, — но, подумай сам, сколько человек сумеют выставить грегорийцы? Двадцать тысяч сумеют?

Император яростно стукнул кулаком по резному подлокотнику.

— И что ты предлагаешь? Пойти на поводу у всех этих…

— Нет, — непреклонно покачала головой Мартина. — Тебе, как императору, уже ничем не помочь. Поздно. Слишком испачкано имя. Прими сан и передай власть моим сыновьям. А я постепенно верну то, что еще не поздно вернуть.

— Ни за что… — выдохнул Костас, — ни за что.

Кифа потерял Симона почти сразу. Нет, он знал, что этот не то колдун, не то пророк выйдет за стены так же легко, как взял Елену, однако он просто обязан был оставить какой-то след! И вот следа не было. Ни варвары, ни перепуганные жители окрестных деревень никого похожего на эту парочку не видели. Эти двое просто исчезли!

«Видимо, пошли морем…» — понял Кифа.

Идти морем было столь же логично, сколь и опасно. Да, чуму не подхватишь, однако и еды посреди бескрайнего ледяного поля нет. А, кроме того, в марте, впервые за восемь-девять последних месяцев серая мгла стала рассеиваться, солнце становилось все ярче, и лед просто начал таять.

Кифа промаялся три дня. Снаряжать погоню, не зная точно, в каком направлении двинулся Симон, было бессмысленно, а между тем центр политических событий резко переместился в Константинополь. И Кифа просто не имел права отойти от участия в происходящем.

Во-первых, Костас, как и ожидалось, сана не принял и власти сыновьям Мартины не передал. Напротив, первое, что он сделал, узнав о цене примирения с Амром, это обвинил патриарха в трусости и отправил в Александрию Мануила, одного из немногих еще преданных ему армянских полководцев с твердым приказом: дани Амру не давать.