Андрей Степаненко - Великий мертвый

— Ты делаешь друзей врагами, — осуждающе покачала головой самая первая из его жен. — Это, по-твоему, умно?

— Помолчи, а… — уже теряя терпение, попросил Мотекусома.

Он и сам прекрасно осознавал, сколько недовольных грядущим примирением собралось на стадионе, — без участия в боевых действиях жрецы не получали даров, народ — героев, а в элитных военных кланах прекращалось главное — продвижение вверх по лестнице доблести и заслуг. Поэтому в столице замирения с Тлашкалой не хотел никто, — ни могущественный клан Орлов, ни — тем более — Ягуары.

— Если Тлашкала перестанет с нами воевать, где брать пленных? — буркнула Сиу-Коатль. — Чьими сердцами кормить богов? Как мы… без войны?

— Слушай, ты молчать умеешь?! — разъярился Мотекусома и, обрывая кожаные шнурки, стащил с головы тяжеленный шлем. Немного отдышался и понял, что должен успокоиться.

Нет, Мотекусома не был противником воинской доблести, но с Тлашкалой все обстояло не просто. Хронические войны с говорящим на том же языке народом стала истинным разорением. Жрецы с обеих сторон приносили обильные жертвы, солдаты увешивали пояса трофеями, и никого не интересовало, во что обходятся казне выжженные маисовые поля.

Мотекусома, в отличие от жрецов и воинов, подсчитывал все. А когда потерял терпение, провел энергичные переговоры с наиболее авторитетными вождями вражеского стана, с трудом, но договорился разрешить проблему по обычаю — священной игрой и… победил! С тех пор священные войны шли только трижды в год — весной, перед сезоном дождей, осенью, когда початки маиса надламывают, и в январе, после сбора последнего урожая. Теперь, после честной схватки пять на пять, вожди с вождями, должно было решиться, быть ли договорным войнам вообще. Но Мотекусома уже знал, что снова одержал верх.

Протяжно взревела священная раковина, и освещенный факелами Главный толкователь поднялся со скамьи и сложил руки особым образом.

Трибуны — все триста семьдесят вождей — охнули.

— Что-о?! — вскочил Мотекусома. — Где он увидел нарушение правил?!

— Боги узрели нарушение правил… — уже вслух, еле слышно из-за ропота трибун озвучил приговор толкователь и сделал второй жест. — Игра продолжается.

Мотекусома гневно стукнул кулаком о закованное в щиток бедро, но тут же взял себя в руки и властно махнул своим игрокам.

— Пошли! Сунем Тлашкале еще разок!

Перемахнул через борт, пробежал несколько шагов, на ходу обернулся в сторону Сиу-Коатль и замер. Рядом с Женщиной-Змеей стоял отчаянно жестикулирующий ему Повелитель дротиков.

— Ждите меня! — бросил Мотекусома игрокам и стремительно вернулся на край поля. — Ну?! Что там еще стряслось?!

— Четвероногие! — выдохнул военачальник. — Они снова здесь…

— Ты не ошибся? — побледнел Мотекусома.

Военачальник скорбно поджал губы.

— Из Чампотона зарисовки прислали. Все точно. Это они.

Игру они продули с разгромным счетом 14:9. Едва Мотекусома узнал о приходе «четвероногих», он стал нервничать, раздраженно и совершенно без толку орать на команду и терять самые что ни на есть верные мячи.

— Тлаш-ка-ла! — почти беспрерывно скандировала восточная трибуна, — Тлаш-ка-ла!

А потом Считающий очки разразился целой серией хлопков, Толкователь ткнул рукой на север, и это означало, что воля богов окончательно проявилась. И, судя по счету, число договорных войн можно было даже увеличить, — по меньшей мере, до четырех-пяти раз в год.

Трибуны взвыли от восторга.

Мокрый, вымотанный до предела Мотекусома сорвал шлем и, не обращая внимания на то, что творится за его спиной, почти побежал в примыкающий к стадиону одноэтажный дворцовый комплекс. Сунул шлем прислуге, с трудом дождался, когда ему расшнуруют громоздкое снаряжение и, едва ополоснув лицо, бросился в зал для приемов. Выхватил у гонца толстенный рулон хлопковых полотен, жестом приказал придвинуть светильники ближе и развернул первое послание.

На куске полотна, явно отрезанном от мужской накидки, был изображен след четвероногого «гостя».

— Копыто? — удивился Мотекусома. — У него копыта?! Как у свиньи?

— Да, Великий Тлатоани, — склонил голову еще ниже гонец. — Снизу он похож на очень большого тапира.

Мотекусома прикусил губу; он с трудом представлял себе свинью вдвое выше человеческого роста. Развернул следующее полотно, и сердце его подпрыгнуло и замерло. Холст понесли к нему еще свежим, непросохшим, и краски местами смазались, а местами поплыли. И все равно: столь качественное изображение «четвероногого» он видел впервые. Высокие, по грудь человеку ноги, странная, ни на что не похожая передняя голова и — самое жуткое — верхняя часть человеческого тела, выросшая точно посредине хребта.