Андрей Зарин - Кровавый пир

Пленников привезли к воеводскому двору. Навстречу отряду выбежали стрельцы и тотчас стали ссаживать с коней преступников и бросать их в тюрьмы. Это были низкие землянки, чуть видные от земли, с узкой дверью, с крошечными оконцами вверху.

Василия втолкнули в одну тюрьму, заковав по рукам и ногам в кандалы. Он сел в углу на землю и огляделся. В тюрьме сидело, кроме него, человек двенадцать. На некоторых были надеты стулы, доска на шею, в которую были продеты и руки. Василий узнал некоторых казаков.

– Атаман, – заговорили кругом с почтением. Один подвинулся к Василию и спросил:

– Где ухватили?

Василий промолчал.

– Вот собака, – сказал спросивший, – и тут гордится!

Василия сперва тихо, потом все громче и громче стали ругать:

– Дворянский сын! Пес кривой! Адова падаль! – но Василий ничего не слышал. Он весь ушел в себя и думал свои безотрадные думы.

Невзлюбила его судьба – мачеха! Побаловала его девичьей ласкою и на том бросила, а после… Василий тосковал. Ему хотелось отговеться перед попом и просить у Бога прощения, а колодники продолжали глумиться над ним.

– Вот пожди, порастрясут твои дворянские косточки! Воевода ух злой какой!

– Спой песню, атаман!

Один дернул Василия за волосы. Василий вдруг вспыхнул, схватил его за шею и так сдавил, что тот захрипел и повалился.

– Чего своих‑то душишь, лиходей! – набросились на него. – Не видишь, пытаный!

– Ой – ой – ой! – стонал придушенный.

– А вы не докучайте! – смуро сказал Василий.

– Я вот покажу ему, псу, – проговорил громадный детина в грязной окровавленной рубахе и двинулся на Василия, но тот так его ударил в живот, что он покатился с проклятиями.

– Здорово! – заговорили колодники и вдруг приняли сторону Василия.

– Что‑то все на него, ровно псы, накинулись! Ему, чай, оправиться надоть, а они на!

– Ты их железами по башке, атаман!

Детина поднялся с пола.

– Я на тебя не сердит, атаман, – сказал он, – больно только уж очинно бьешь, а я с дыбы только что.

– Не лезь! – сказал Василий. – Я сижу смирно!

– И то! Дайте ему оправиться!

Василия оставили и занялись своими разговорами.

Это были страшные речи. Рассказы об испытанных только что мучениях и разговоры о роде предстоящей смерти сменялись воспоминаниями буйно проведенных в разбое месяцах. Тоска по воле сменялась смехом при воспоминании о попойках и молодечествах.

Поверяли друг другу свои клады и хвастались богатством, а потом поверяли испытанные боли и хвастались выдержкой.

На другой день, часов в шесть утра, Василия повели к допросу.

– Чуксанов! – воскликнул временный воевода. – Вишь, какого осетра сымали! – сказал он злорадно. – Ну, что скажешь, друг? Как к разбойникам попал? Держи ответ по истине. Государю словно бы!

Чуксанов взглянул на Калачева и усмехнулся.

Давно ли он тряс его за ворот, а тот у него в ногах ползал, а ныне сидит он на воеводском месте с дьяком да с подьячими. В дверях стрельцы стоят и палач в красной рубахе.

– Что ответ держать, – сказал он, – кажись, всю мою правду, как я, сам знаешь Лукоперовы да воевода вором меня сделали.

– Ну, ну! Ты рассказывай по ряду. Вот Егорыч запишет все! Говори все. Кто ты еси?

– Василий Чуксанов, ране был дворянский сын, а теперь вольный казак…

Он говорил нехотя, а Калачев подгонял его своими вопросами. Когда Чуксанов сказал, что воевода Лутохин его взодрал неправильно да в стрельцы силком отдал, Калачев закричал на него:

– Не бреши на упокойника!

– Чего брехать! Пес брешет, – ответил Василий, – чай, сам меня и в стрельцы отводил. Али забыл?

– Откажись! – грозно сказал Калачев.

– Не для ча, – уперся Василий.

– Ну, так я покажу тебе, что брешешь, как пес! – крикнул Калачев. – В пыточную его!

Его повели в пыточную башню. Сначала его один стрелец взвалил себе на спину, а другой стал бить его по обнаженной спине плетью, от чего кожа на спине вздулась и лопалась.

– Сказывай подлинное! – говорили ему за каждым ударом, но Василий молчал.

Ему дали ударов тридцать. Потом увели в тюрьму. Рубаха его была смочена кровью, рана открылась.

– Закусил, атаман? – засмеялись колодники.

После полудня его снова привели в пыточную башню. Теперь его вздернули на дыбу, потом жгли каленым железом, потом капали смолою. Василий вопил от невыносимой боли, а подьячий, приставленный к нему, повторял:

– Говори подлинное!

Наконец его посадили на горячие уголья.

– Отрекаюсь! От всего отрекаюсь! – закричал, не выдержав, Василий.