Юсуф Зейдан - Азазель

Ближе к полудню в библиотеке аппетитно запахло стряпней. Я прикрыл дверь, осторожно растворил окно и вновь стал копаться в книгах и переписывать комментарии. Мой папирусный свиток был еще не закончен, когда с обычной своей стремительностью в библиотеку влетела Октавия и позвала меня есть. Я попросил ее повременить, но она ничего не желала слышать. На Октавии была какая-то полупрозрачная накидка темно-синего цвета, открывающая руки и грудь. Неубранные густые каштановые волосы обрамляли ее улыбающееся лицо… Воистину, Октавия была прекрасна!

Я поднялся, оставив книги, свитки и чернильницу лежащими на полу, рассчитывая вернуться к своим занятиям после обеда, но сделать это в тот день мне не довелось. Даже исписанный свиток, после того что произошло, пришлось там оставить. Я расскажу все по порядку.

Когда мы вошли в ее комнату, я был весел и доволен собой. На полу были расставлены блюда с едой. Но меня трогала не столько пища, сколько забота, которую проявляла Октавия. После смерти отца никто не возился со мной так, как она: ее нежность и забота изливались на меня потоком.

Несмотря на все старания Октавии, я не мог съесть все приготовленные ею вкусности. Желание овладеть ею пересиливало мой аппетит, и, почувствовав мои нескромные взгляды, Октавия не оттолкнула меня, когда я подвинулся ближе. Я вдруг понял, что люблю ее, и, наверное, она именно та женщина, с которой я мог бы провести остаток жизни. Помню, я спросил себя тогда: «А почему бы и нет? Я выучусь на врача, буду лечить людей в этом большом городе, буду продолжать веровать. От монашества придется отказаться. Мой отчий дом? Там меня ничто не держит. Моим прибежищем и успокоением станет Октавия. Почему нет? Я не знаю женщины прекраснее, нежнее и душевнее. А то, что она язычница, ну что ж, сердцем и душой она чище и честнее многих христианок, которых я встречал. Ну то есть тех, кого я наблюдал на расстоянии», — думал я и спорил сам с собой: «А что, если она в один прекрасный день бросит меня? А что, если я по какой-либо причине буду груб с ней, и она переменится ко мне, как это постоянно случается с женами? Они так непостоянны…»

Собравшись с духом, как можно деликатнее я спросил Октавию, прикорнувшую на моей груди, будет ли она любить меня, что бы ни произошло. До сих пор ее ответ звоном отдается у меня в ушах и эхом звучит в моем сердце:

— Что бы ни случилось, любимый, я всю жизнь проведу возле тебя, заботясь о тебе, моя единственная надежда! Я так долго ждала тебя, так мечтала о тебе… Никогда и никого я не найду лучше тебя!

— Значит, такова воля Господа.

— Любимый, не говори как эти крестопоклонники, ненавижу их!

— Но почему, Октавия?

— Потому что они как саранча. Пожирают все, что есть прекрасного в городе, и превращают жизнь в тоскливое болото.

Меня до крайности задела эта уничижительная оценка моих единоверцев, но я решил больше не распространяться на эту тему и задал ей вопрос о женщине — «педагоге всех времен», о которой вещал глашатай на большой улице. Октавия приподнялась и с усмешкой уставилась на меня:

— Ты имеешь в виду Гипатию, дочь ученого Теона, пифагорейца {44} 44 Теон Александрийский (ок. 335 — ок. 405) — древнегреческий математик, философ и астроном, отец Гипатии. Теон был последним управителем Александрийской библиотеки (точнее, ее остатков, уцелевших в Серапеуме Александрийском). ? Она особа известная, красивая и умная. Иногда навещает нас вместе с друзьями моего хозяина по вечерам, и они просиживают здесь часами. Меня она называет не иначе как любимой сестрой Октавией.

— А по каким наукам она читает лекции?

— По математике и философии, но не по медицине! Только не думай, что я позволю тебе приблизиться к ней, а то ты еще влюбишься и она отобьет тебя у меня. Учти, она намного старше тебя, ха-ха-ха…

— Не шути, я и вправду хотел бы узнать о Гипатии побольше.

И Октавия много чего мне рассказала: Гипатия читает лекции в амфитеатре, расположенном в центре города. Ее отец — Теон — раньше учительствовал в большом храме Серапеуме, возвышавшимся над Египетским кварталом в южной части города, но христиане при епископе Феофиле разрушили храм и разбили стоявшие в нем скульптуры. Было видно, что Октавии доставляло удовольствие рассказывать о Гипатии, отчего мое желание познакомиться с этой удивительной женщиной лишь усилилось. Когда я спросил, в какие дни она читает лекции, Октавия бросила на меня взгляд, в котором перемешались ревность и строптивость, но ничего не ответила. Я повторил вопрос, и Октавия призналась, что лекции проходят по воскресеньям вечером. По утрам Гипатия вынуждена отдыхать, потому что христиане в эти дни собираются в Церкви на пшеничном зерне послушать проповеди своего предводителя, наследовавшего своему дяде Феофилу в руководстве церковной общиной, оскверняющей этот мир. Вздрогнув от резкости ее последнего замечания, я уточнил: