Марк Алданов - Бегство

— Может быть, мистер Вудгауз просто пошел погулять? Петербург — прекрасный город, — весело говорил капитан Кроми. Забавность этому предположению придавало именно его совершенное неправдоподобие.

— Он мог встретить знакомого и заговориться с ним, — в тон своему другу отвечал Клервилль.

— Или знакомую.

Кассир с легкой улыбкой слушал молодых людей, отсчитывая белые ассигнации.

— Вам какую часть русскими деньгами? — спросил он Клервилля.

— Не более двадцати фунтов. Лучше даже пятнадцать.

Кассир взялся за карандашик и принялся вычислять.

— В самом деле на большевиков валят теперь все. Это несправедливо, — уже серьезно сказал английский журналист, не сочувствующий большевикам, но отдававший им должное.

Кроми холодно на него взглянул.

— Несправедливо? — переспросил он.

— Да, многое несправедливо, — ответил журналист. — Большевики осуществляют то, о чем мечтали Оуэн, Моррис, Рескин и многие другие великие умы. И осуществляют это с энергией необыкновенной. Это мужественные люди, — решительно добавил он.

И Кроми, и Клервилль одновременно подумали, что в вопросе о мужестве штатский журналист недостаточно авторитетный судья.

— Вам, капитан, как прикажете? — спросил кассир. Кроми отошел к кассе.

— Господа, когда кончится война? — спросил уныло журналист, самой интонацией подчеркивая полную безнадежность вопроса.

— Через три года, — ответил Кроми, кладя деньги в карман.

Кассир вздохнул.

— Вашей жене приятно было бы слышать, — сказал он. — Или вашей невесте, майор.

Клервилль засмеялся.

— Франсис шутит, — сказал он. — Дела на Западном фронте складываются все лучше. Кроми, впрочем, все равно. Он и после войны выдумает что-нибудь необыкновенное. Если есть человек, не созданный для того, чтобы жить в Кенсингтоне, посещать скачки и играть в бридж, то это именно он.

— Это верно, — сказал капитан Кроми. — У меня совершенно другие планы. Скорее всего я после войны приму участие в полярной экспедиции.

Он с большой живостью принялся излагать свои проекты. Они были разные, но все отличались тем, что для осуществления их требовались нечеловеческая энергия и фантастическое счастье. Кассир, положив карандаш, с восхищением слушал капитана. Другие тоже заслушались. Капитан говорил очень хорошо и просто. У другого человека такие планы могли бы показаться хвастовством. Но в устах Кроми они хвастовством не казались.

— Я знаю, капитан, что вы человек необыкновенный, — любезно сказал журналист, желавший загладить неприятное впечатление от своего отзыва о большевиках. — Лучшее доказательство вот это, — добавил он, показывая взглядом на длинный ряд орденов, украшавший грудь Кроми. — Но все-таки для одной человеческой жизни того, о чем вы говорите, слишком много. Надо бы пять или шесть.

— Я сделаю все то, о чем говорю, — повторил капитан. И всем, журналисту, кассиру, служащим консульства, невольно показалось, что он действительно это сделает.

— Кстати о ваших орденах, капитан, — сказал один из служащих. — Этот на красной ленте я знаю, это наш D.S.O. [72]Белый рядом с ним русский Георгий, вы его получили за потопление гуннского крейсера. Но другие?

Журналист, не давая капитану ответить, принялся объяснять служащему:

— На шее это русская Анна, справа от Георгия Владимир… Капитан на своей подводной лодке прорвался в Балтийское море, наделав тысячу неприятностей гуннам.

Все штатские англичане, даже левый журналист, называли немцев гуннами. Только Кроми и Клервилль говорили «немцы».

— А медали?

— Медалей и я не знаю.

— Это медаль китайского похода 1900 года, — сказал Кроми и, в ответ на общее удивление, разъяснил: — Я мальчиком принимал участие в экспедиции Сеймура.

— А это, — добавил Клервилль, — это медаль за спасение погибающих. Он вытащил кого-то из воды…

Все смотрели с ласковым любопытством на Кроми. «Вот какие у нас люди», — с гордостью думал кассир. Служащие консульства заговорили о войне. Дела на западе шли прекрасно.

— Если удастся восстановить русский фронт, гуннам конец.

— Как же это может удаться?

— Переворот…

— Русский народ слишком пассивен для переворота. Притом русские любят деспотическую власть…

— В сущности большевики унаследовали традиции царизма.

— У нас все это было бы, конечно, невозможно.

— Вспомните русское ничего… В душе каждого славянина есть мистическое начало, которое и сказалось теперь с такой силой у большевиков. В них есть много общего с героями Толстого…