А. Марченко - Диктатор

Наталья Сергеевна подвела Женю к двум заботливо ухоженным могилкам, обрамленным живыми цветами. Над могилками возвышались уже слегка почерневшие от времени деревянные кресты.

— Вот туточки они и лежат, родимые,— сдавленным голосом произнесла Наталья Сергеевна.— Смерть их помирила. А то, бывало, наскакивали друг на дружку, как петухи, каждый свое доказывал.

Она стала на колени, поклонилась могилкам, перекрестила их. Женя вслед за ней опустилась на траву. Даша положила на могилки сорванные по дороге на кладбище полевые цветы.

— Вечная им память,— прошептала Наталья Сергеевна.— Одно утешение, что придет час, встретимся с ними.

— Да, встретимся,— как эхо повторила Женя,— Ничего нет на земле сильнее смерти, ничего.

Они так и стояли на коленях, будто вознамерились остаться здесь навсегда. Первой встала Наталья Сергеевна.

— Пойдем, Женечка, помянем их, выпьем по рюмочке за упокой души. Царствие им Небесное…

Чтобы поднять с колен Женю, ей пришлось взять ее за руку и с силой оторвать ее от земли. Женя встала и пошла, пошатываясь, не очень хорошо понимая, где она и что с ней происходит. Немного очнулась лишь в доме, когда Наталья Сергеевна усадила ее за стол. В открытое окно и сюда доносилось загадочное «ку-ку!» неугомонной кукушки из ближнего леса. Женя прислушалась и мысленно загадала, как в детстве: «Кукушка, кукушка, сколько мне жить?» Кукушка долго не отвечала, Женя едва не позабыла про свою загадку, как вдруг мудрая птица ожила и стала куковать. Она прокуковала семь раз и умолкла. «Всего семь лет,— подумала Женя, и какая-то сумасшедшая нечеловеческая радость охватила ее.— Вот и хорошо, вот и чудесно. Без них мне все равно не жить. Вот и хорошо, вот и чудесно…»

— А у меня сегодня борщ,— как сквозь сон услышала она голос Натальи Сергеевны,— Не знаю, понравится ли?

Давно уже, очень давно, наверное, с тех пор, как рассталась с родительским домом, Женя не ела такого вкусного наваристого борща. Садясь за стол, она думала, что съест чего-нибудь через силу самую малость, лишь бы не обидеть хозяйку, а получилось совсем наоборот. Может, подействовала рюмочка водки, а скорее всего, то, что она уже почти три дня жила впроголодь. Как бы там ни было, жизнь брала свое.

— Вам надо в дедушкином доме поселиться,— между тем строила планы ее дальнейшей жизни раскрасневшаяся от выпитой водки и потому ставшая еще более цветущей Наталья Сергеевна.— Ежели хороший ремонт сделать, он еще немало годков простоит.

— Нет, Наталья Сергеевна, не смогу я в нем жить,— сказала Женя,— Они же все время стоять будут у меня перед глазами. И днем и ночью. Каждая вещичка будет их голосами говорить. Я же с ума сойду.

Наталья Сергеевна всплеснула руками:

— Где ж ты там, в этой чумовой Москве, будешь скитаться? Испокон веков люди жили в домах прародителей своих. И вы должны жить.

— Может, я ненормальная,— виновато промолвила Женя.— Но я не смогу.

И Наталья Сергеевна поняла, что уговаривать ее бесполезно.

Пообедав, Женя отказалась от отдыха и заторопилась в Москву. Почему ее тянуло в этот, ставший ей чужим, город, она и сама не смогла бы ответить. Она все еще незыблемо верила, что кто-то из ее родных жив. Даже могилки, показанные ей Натальей Сергеевной, не смогли поколебать ее исступленную надежду.

Распростившись, Женя уже выходила за калитку, как Наталья Сергеевна метнулась вслед за ней, будто намеревалась задержать ее и не дать уехать. Глаза ее горели как у безумной.

— Женечка,— задыхаясь, проговорила она, и Женя, опасаясь, что она упадет, подхватила ее за локоть.— Женечка, прости меня…

— Что с вами, успокойтесь! — как можно ласковее сказала Женя.

— Женечка, чует мое сердце, не вернетесь вы сюда больше… Хочу открыться вам… Дашкин-то отец — Тимофей Евлампиевич. Никому еще не признавалась, только вам… А он так и не узнал, что я беременная. Дура я, дура, может, если б знал, все по-другому было!

Плечи ее затряслись, она боялась взглянуть на Женю, думая, что прочтет в ее глазах неприязнь.

Женя, чувствуя, что в душе ее открывается что-то новое, еще прежде неведомое ей, обняла Наталью Сергеевну.

— Вот и хорошо! Вот и чудесно! — воскликнула она с той искренностью, в которую невозможно не поверить.— Значит, будет у меня на этой земле сестричка. Вот и чудесно!

Наталья Сергеевна не ожидала такого отклика, прижалась к ней и принялась целовать, как это делают матери, целующие своих дочерей.

— Родненькая ты моя, славная моя! — обезумев от радости, повторяла одни и те же ласковые слова Наталья Сергеевна.— Сняла ты грех с моей души!