На станции метро линии Париж — Со Жако увидел Милу. Обоих одинаково удивила эта встреча здесь в столь неурочное время. Громкоговоритель надсаживался: «Поезд следует без остановок до Антони и далее от Масси до Сен-Реми со всеми остановками…»
В вагоне было почти пусто. Жако и Милу уселись каждый на отдельную скамейку, отдуваясь с довольным видом. Поезд все набирал скорость; миновав Университетский городок, он выскочил на поверхность и сразу точно растворился в лучах осеннего солнца.
Друзьям было даже как‑то не по себе. В часы пик в вагонах обычно тесно и душно. Поезд несется, раскачиваясь, в темноту. А в другие часы в вагонах просторно и удобно. Поезд мягко скользит по рельсам, весь залитый светом.
— Скажи, Жако, чего это ты сегодня так рано возвращаешься?
— Да вот, заехал кулаком в рожу мастеру.
— Правда?.. Не врешь?
— Факт!
— Неужели так кулаком и заехал?
— Прямой правый.
У Милу невольно вырвалось:
— Вот это да, знаешь!
Он на год моложе Жако Леру, фигура у него ничем не примечательная, зато лицо забавное: с широким лбом, коротким носом и острым подбородком. Волосы, подстрижен ные бобриком, никак не хотят слушаться и торчат во все стороны. Голова Милу формой напоминает редьку. Черные и блестящие, как угольки, глаза светятся насмешкой, а маленький по — детски пухлый рот придает лицу еще больше лукавства.
Речь Милу пересыпана словечком «знаешь», оно, словно камешки в бурливом потоке, и, не без труда следуя течению своих мыслей, Милу то и дело перескакивает с одного «знаешь» на другое, требуя от собеседника отклика, поддержки, участия. Милу живой, любознательный паренек, все его интересует, но с особым вниманием прислушивается он к словам и мыслям собеседника. Несмотря на свою отзывчивость и, пожалуй, даже мягкость, он крепко сдружился с грубоватым Жако Леру…
Жако стал рассказывать Милу, как его взорвало от придирок мастера. Не без удовольствия описал быстроту, направление и результаты прямого удара справа. Однако, по соображениям личного порядка, умолчал о словах мастера: «Видать, папаша не очень старался», из‑за которых все и произошло. Скрыл он также чувство жалости, а затем и стыда, охватившие его как только он нанес удар. У Жако, Милу и всей их компании так прочно укоренились свои понятия о достоинстве, чести, гордости и гневе, что ребятам уже давно не приходило в голову ссылаться на них. Короче, если Жако Леру нашел нужным тут же, ни слова не говоря, уйти с завода, то вовсе не потому, что испугался последствий своего поступка, а из чувства гадливости и глубочайшего презрения.
— Я, знаешь, тоже ушел из своего заведения, — проговорил Милу.
Милу работал на картонажной фабрике. Ему только что исполнилось восемнадцать лет, и хозяин, чтобы не прибавлять парню заработной платы, попросту уволил его.
Милу сксмкал свой рассказ: все это было так обыденно н скучно. Зато прямой правый Жако войдет в летопись Гиблой слободы.
Солнце ласково пригревало. За окном вагона все выглядело как‑то необычно. Это было уже не предместье, а настоящая деревня. Парни с удивлением смотрели в окна. Они каждый день проезжали эти места утром, еще до петухов, и вечером, когда куры уже садились на насест, но ни разу не приходилось им ехать здесь среди бела дня. Порой в воскресенье они отправлялись засветло в Париж, чтобы побывать в кино, но тогда каждый облачался в свой парадный костюм, а это, конечно, меняло взгляд на вещи.
— Завтра свадьба Полэна, знаешь… — проговорил вдруг Милу..
— Верно… Совсем было забыл. А ведь я как раз вчера встретил Розетту.
И Жако прибавил, качая головой:
— Со свадьбой надо поторопиться. Розетта так располнела, что это стало бросаться в глаза.
— На что они жить будут? — спросил Милу.
Жако досадливо махнул длинной рукой.
— Эх, жаль мне их.
Пневматические тормоза заскрежетали, двери открылись. Жако и Милу повисли на поручнях, подставив грудь теплой волне ветра. Цементная площадка станции летела прямо на них, словно белая стрела.
По улице Сороки — Воровки они добрались до Гиблой слободы и сразу почувствовали себя дома.
В Гиблой слободе все было родное. Голубое одеяло семейства Вольпельер развевалось на ветру. Мадам Удон, громыхая цепью, тащила ведро воды из колодца, а мамаша Жоли с тревогой смотрела на парней, появившихся в такое неурочное время. Мужчины еще не приезжали с работы. Пахло вкусным домашним супом, хозяйки заметали сор у открытых дверей, что знаменовало собой окончание дневных хлопот. Гиблая слобода готовилась к обычному возвращению тружеников и с изумлением взирала на двух юнг, явившихся раньше взрослых матросов.
Читать дальше