Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

— Хо! — черные брови поднялись, их обладателя явственно обуяло горестное изумление — будь оно хоть чуть поменьше, так и за настоящее бы сошло. — Не хочет! С нами не хочет! А почему это ты, франк, от компании отказываешься? Может, тебе не нравится, как наш Понс поет? А может, тебе… еще чего не нравится?

Кретьен созерцал смуглое лицо с тоскливым пониманием. Он встречал такое выражение глаз не в первый раз — взгляд человека, который выпил и теперь ищет, с кем бы ему подраться. Может, его кто обидел, например, очередная Флора-Филида прогнала или он на диспуте провалился — а теперь ищет, куда бы применить свою внезапно взбурлившую силушку… Драться Кретьен не хотел. Он вообще почти никогда не хотел драться, а сейчас особенно; он хотел тихо стоять и ждать Ростана. Внимание оскорбленного в лучших чувствах парня надлежало отвлечь.

— Нет, добрый человек, я ничего не имею против твоих товарищей. Просто не хочу — ни пить, ни ссориться, понимаешь?..

— Франк, — глаза южанина опасно сузились, — а чего ты тогда вообще приперся в наш кабак? Ты чего, не знаешь, что паршивым франкам сюда вход заказан?..

…Франк не знал. Он вообще много чего не знал — например, о постоянных территориальных стычках меж южанами и северянами, и о том, что против иностранцев иногда объединялись и те, и другие, а немцы били окситанцев, а англичан вообще били все… Все это было очень сложной, разветвленной политической системой, и были у каждой национальной группки свои места, свои резиденции, за которые то и дело сражались. И сражались подчас кровопролитно.

Но далекий от политики шампанец имел об этих сложностях очень смутное представление. И уже понимая, что драки, кажется, не избежать, и смутно прикидывая, куда чернобровому товарищу в случае чего вмазать и в какую сторону скрываться, Кретьен ответил самое разумное, что пришло ему в голову:

— Не знаю. Первый раз об этом слышу.

— Ну, так я тебя поучу, — уже на родном языке, на самом-то деле предназначенном для куртуазной поэзии, пообещал новый знакомец и вознамерился стукнуть франка по уху. Но франк давно ожидал чего-то подобного и успел чуть отклониться вбок, так что сам оказался в довольно выгодном положении — рука противника по инерции еще продолжала свое движение, а Кретьен уже ударил его локтем поддых. Дело еще могло бы кончиться благополучно — но у спектакля, как выяснилось, были зрители. Пятеро друзей поверженного гиганта, чьи раскрасневшиеся лица выглядывали из проема двери, немедленно почувствовали могучий прилив рыцарских чувств — желание защитить друга оказалось столь сильным, что они принялись это делать все одновременно.

Да, кажется, я здорово попался, — тоскливо подумал Кретьен, прижатый спиною к стенке, одной рукой прикрывая голову, а другой почти что инстинктивно пытаясь отвечать на удары. Как ни странно, особой ненависти ни к южанам вообще, ни даже к этим конкретным он все равно не испытывал — они вполне могли бы с таким же успехом оказаться уроженцами хоть Франции, хоть Арморики, хоть самой Шампани, а на Кретьеновом месте — бедняга-провансалец, или немец, или кто угодно, чья физиономия в данный момент ребятам не понравилась… Он не размышлял, он просто отбивался как мог, но вскоре все стало очень плохо. Довольно удачный удар по одному из нападающих, маленькому человечку, тому самому, который пел, неожиданно для Кретьена прошел — и это была напрасная победа. Следующим аккордом боя был удар по ногам, да еще кто-то помог падать, добравшись до слишком длинных, непрактично свисающих по сторонам лица волос — и Кретьен оказался на земле, что нежданно пробудило в нем какие-то жутчайшие, долго затираемые воспоминания. Кабатчик вышел наружу посмотреть, что там творится — оказалось, ничего особенного: школяры дерутся. Он вернулся обратно и прикрыл за собою дверь, и кто сам без греха — пусть тот и бросит в него камень…

…Потом положение дел изменилось, и произошло это неведомым для Кретьена образом. Только что все было совсем скверно, и он ясно видел разношенный тупоносый башмак, направленный ему снизу в лицо — но башмак вдруг куда-то подевался, и хотя битва, судя по звукам, несомненно продолжалась, однако через некоторое время он понял, что его больше не бьют. Тогда Кретьен (стоявший, кстати сказать, на четвереньках — на полдороге в очередной попытке подняться) осторожно поднял голову, которую подобно черепахе почти что втянул в плечи во избежание лишенья оной; врагов его почему-то не было рядом. То есть наблюдался один, но уже довольно далеко, и тот направлялся по своим делам — причем довольно быстро. А над Кретьеном возвышался некто, снизу казавшийся в черной одежде огромным, словно темная скала… И этот кто-то протягивал ему руку сверху вниз, и с руки на землю капала кровь.