Антон Дубинин - Южане куртуазнее северян

Так писал он по ночам, сгорая от болезненной, заново открытой радости — и не знал, не ведал, что неспроста мадам Сесиль так подозрительно косится на него за завтраком. Ненормальный какой-то школяр! Не напивается, сало из кладовки не крадет, девок — и то не водит… Сколько их перевидала почтенная горожанка за время своего вдовства — а с такой холерой еще не сталкивалась. Что-то здесь не так, что-то здесь нечисто, подумывала она по ночам, близко подходя к Кретьеновой двери и поглядывая едва ли не с отвращеньем на узенькую полоску свечного света, просочившегося в щель. Сидит, свечки жжет! Что он там делает, хотелось бы знать? Может, он и вообще не настоящий школяр, а беглый какой-нибудь узник — а то и вовсе, страшно подумать, еретик? Много их сейчас развелось, еретиков, какие-то публикане жуткие появились, и про этих самых публикан как раз рассказывают, что они с женщинами не якшаются и к мессе не ходят… Надобно последить за ним как-нибудь, за Аленом этим — Кристофа, например, послать, чтобы разузнал: ходит он к мессе или нет…

Вот с тулузцем, с тем все понятно. Шалопай, каких мало, зато за версту видать — студент!..

А история про молодого рыцаря тем временем зашла в тупик. Ни Гальфрид не помогал больше со своей «Лоэгрией», ни старые сказочки. Оставалось только пить с Ростаном за короля в любимом кабачке какую-то кислятину — на лучшее денег не хватало — да молиться о том, чтобы «жар и глад» как-нибудь вернулись. Двойная жизнь — это, может быть, и плохо, но только до тех пор, пока ты не разделишь ее с кем-нибудь еще. Тогда она делается просто жизнью. Но такие подарки не даются кому попало…

Жизнь медленно, но верно начинала входить в колею. Мессир Серлон, отличный парень, по всем статьям превосходил утерянного сен-тьеррийского мудреца; ходили по рукам какие-то списки, его стихи, то смешные до чрезвычайности, то столь же неприличные. Не мог быть гадким занудою автор стишков про трех дев, состязавшихся в пении, или про соблазнение девственной красотки, ну не мог — и все!.. Хотя и британец, хотя и не так давно надел магистерскую широкую тунику взамен школярских лохмотьев, а свое дело он знал. Школа мессира Серлона была на улице Фуар, располагалась на первом этаже дрянного домика, в комнате с низким потолком и земляным полом, и названию улицы совершенно соответствовала — Кретьен, попавший ему в ученики зимою, потом дома то и дело вытягивал у себя из башмаков короткие, колючие иглы соломы. Зимою бывало и холодно — камин не всегда находилось чем топить, если только школяры с собою не приносили дрова (это так и называлось — зимний дровяной налог); и тем, кто полагался более на бумагу и перышко, чем на свою память, иногда приходилось невесело — пальцы мерзли. Это все потому, что мессир Серлон — магистр молодой, вчерашний голиард; к нему еще не валили валом богатые ученики — паства вильтонца, которую он поучал в тонкостях метода Sic et Non, сама была разношерстной и полуголодной. Они распевали песенки на стихи Абеляра, болтали гадости про рыцарей и горожан и в совершенстве знали тот самый Fames Parisiana, Глад Парижский, который порою обращает веселого и мирного парня в нечто вроде рыскающего волка. Цепкий голод, студенческий голод, хочешь — пой на пирах, хочешь — выпрашивай деньги, а хочешь — плюнь на всю эту мороку, на город-рай, Иерусалим для богатых, а для бедных — топь, Вавилон, и беги отсюда в свою Бретань или Нормандию, паси скот до скончания века…