Антон Дубинин - Испытание

Этьенова половина постели была пуста. Пуста и холодна, слегка примята — будто ее оставили не так уж и недавно.

Кретьен вскочил, нашарил в темноте свечку. Опускать руку к темному полу оказалось особенно неприятно. В окно глядела темная, неживая ночь — наверное, гроза еще не разразилась. При неверном, трескучем огоньке Кретьен нашарил свою нижнюю рубашку; чулки, которые он с вечера куда-то закинул, теперь висели в изножье кровати. Может, это и мальчишество, но сейчас Кретьен попросту не мог быть один . Он хотел видеть Этьена во что бы то ни стало, и прямо сию же минуту.

Наверно, парень по нужде пошел. Значит, надо спуститься и выйти на двор.

Спотыкаясь на скрипучих ступеньках, Кретьен миновал темную, пустую залу. Дверь и в самом деле была приоткрыта, значит, он не ошибся. Вот ведь, понесло Этьена туда в ночи… Он вышел во двор, затворил за собой дверь, огляделся. Дверь отхожего места распахнута, там пусто. Надо бы закрыть, но как-нибудь в другой раз. Сараи — как сплошная безжизненная серая стена. Господи, где же этот дуралей? Уж не отправился ли он, не дай Боже, погулять за ворота?..

Слега дрожа от нервного возбуждения, Кретьен оглянулся назад. Так, постойте, а это что за огонек?.. Похоже на свечу, такую же тусклую и скверную, как его собственная — та, что плакала на руку горячими каплями. Это конюшня. Этьен, Этьен, какого черта лысого тебя понесло ночью смотреть лошадей?..

Он бросился туда едва ли не бегом, желая только одного — увидеть друга. Непонятно, зачем. Но тогда это безумие пройдет, и все станет хорошо, как прежде.

— Этьен, — едва ли не крикнул он, толкая плечом высоченную дверь — и тогда фигура, стоявшая к нему спиной, ссутулившись у денника Мореля, медленно обернулась. Свеча трещала, установленная прямо на земляном полу между двоими, и Кретьен увидел ясно — его лицо. Черта лысого . Именно черта лысого.

…Его лицо, серое, неподвижное, безумно усталое. С глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками. Лицо цвета мокрого пепла.

Кретьен подавился криком, и, прижимаясь спиной к двери, не смог отвести глаза. Свечка выкатилась у него из пальцев и улетела куда-то вниз.

— Вот, ты пришел, — медленно, почти не разжимая губ, сказал Тот , приближаясь по узкому проходу. Роста он был огромного, в полтора раза выше человеческого, и его квадратные, сутулые плечи едва помещались меж рядами денников. В которых не стояло ни единой лошади.

— Что… что тебе нужно? — попытался сказать Кретьен, но из горла вырвалось только слабое шипение. Никогда в жизни ему еще не было так страшно. Он даже не мог развернуться и броситься прочь, все силы уходили на то, чтобы не оползти по двери на землю, закрыв руками глаза. На то, чтобы продолжать стоять.

Тот , кажется, улыбнулся. То есть пепельные губы его раздвинулись, и за ними не блеснуло зубов — там не виднелось ничего, просто темнота.

— Я хочу взять твоей крови, Ален. Мне нужна твоя кровь.

В руках его откуда-то взялось широкое золотое блюдо. Почти грааль, мелькнула сумасшедшая мысль, это же почти грааль. Золотое, покрытое дивной резьбой, лучащееся камнями. Только не для гостий.

— Дай мне своей крови, Ален. Мне нужно твоей крови. Вот сюда.

Нет, блюдо он держал одной рукой, в другой же блеснул металл.

Протяни руку, дай крови, наполни кровью эту штуку. Потом — ступай, я отпущу тебя.

— Нет, — попытался сказать Кретьен, но звука снова не услышал. Губы его шевельнулись, сухие, как безводная земля, и он даже почувствовал, что они трутся друг о друга, как о трут. — Нет, нет, нет. Именем Господа, изыди.

Тот приблизился уже почти вплотную, Кретьен ощутил мертвенный жар его кожи. Кажется, он был обнажен, и тогда плоть его походила на мокрую землю. Или же одет, но тогда одежда росла на нем, как плоть.

— Я возьму. Ты дашь мне своей крови, Ален. Иначе я возьму кровь другого из вас. Мне нужна кровь. Вот сюда.

Нет, нет, НЕТ, Н-Е-Т!!! Но Кретьен уже не смог крикнуть, почти сдавшийся, почти протянувший — чуть загорелую правую руку, прямо в белом, мятом рукаве нижней рубашки… Не было пояса, не было меча. Но остатка сил все же хватило, чтобы услышать свой же собственный ясный, спокойный голос из мира яви, сказавший громко — «Проснись, дурак, ну же, сделай это!» — и изо всех сил откинуть голову, врезавшись затылком в выступающий твердый дверной косяк. На миг ему показалось, что череп раскололся надвое от острой боли — и он открыл глаза . Иногда во сне можно открыть уже открытые глаза, кто пробовал — тот знает.