Олег Бенюх - Подари себе рай

Поминки были назначены в «Балчуге», туда уже уехал первый автобус. Ждали второго. Неожиданно Лапшин увидел большой черный лимузин, который подъехал с опозданием. Из него выскочил Автандил, за ним три офицера с темно-синим кантом вытащили большой венок и быстро поднесли его к свежей могиле. На широкой красной ленте золотыми буквами было выведено: «Отважному борцу за социализм. Л. П. Берия».

Алеша, стоявший рядом с Федором, тихо сказал:

— Здорово! От члена Политбюро. А дядя Никита где же?

Лапшин хотел было что-то сказать, но только махнул в сердцах рукой. «Не было бы здесь Маши и Сильвии да не будь это кладбище, я бы поведал тебе, мальчик, открытым текстом и о Никите, и о Лаврентии…»

Подошел второй автобус — и вовремя: повалил крупными хлопьями снег. И вскоре и сама могила, и букеты, и венки были покрыты пушистым белым ковром.

Никита приехал в Москву в декабре и сбился с ног, завершая подготовку города к семидесятилетию вождя. Еще бы, всем датам дата, можно сказать — эпохально-вселенская. А он, Хрущев, не только первый секретарь МК и МГК, он еще и секретарь ЦК. Этот грандиозный юбилей явится проверкой его зрелости. И исход этой проверки будет либо победным, либо трагическим. Третьего не дано. Столица, да еще такая, как Москва, — лицо государства, и за все, что происходит в ней, в ответе он, Хрущев. Взять хотя бы идеологию. После смерти Жданова этот скандально-хлопотный воз всего Союза тянут коренник Маленков и пристяжные Суслов и Поспелов. Однако случись какой-нибудь прокол в Москве — и тут же держи ответ Никита. Одна наглядная агитация — все эти лозунги, плакаты, портреты — может свести с ума. Их тысячи по городу, в каждом втором — дефект, шероховатость, недоработка. А репертуар кино, театров, концертов! А программы радио и развивающегося телевидения! А печать — газеты, журналы, многотиражки! А книги, альбомы, альманахи! Кремлевский юбиляр делает вид, что ему докучает, досаждает, претит вся эта верноподданническая, льстивая, угодническая шумиха. Но Никита знает, что все будет прочтено, увидено и оценено: агитпроп чуть не под лупой изучает макеты всех изданий, выискивает крамолу даже в подписях к фотографиям, репродукциям картин и рисункам. Когда редактор «Октября» Панферов подготовил к печати свою статью, которую на Старой площади зарубили, то претензии предъявили к нему, Хрущеву: «Явно упрощенчески-вульгаризаторское изображение этапов жизни Сталина чуть было не протащили на страницы ведущего столичного журнала!» А в юбилейном номере журнала «Знамя» едва не проскочило рядом с именем генералиссимуса упоминание об опальном маршале Георгии Жукове. И опять ему, Никите, звонок: «Коммунисты столичного журнала явно страдают политической близорукостью!» Намеки, претензии, замечания…

Хрущев, впрочем, понимал: мелкие, несущественные недочеты и ошибки вскоре забудутся; не забудется главное — то, что останется как вещественное отражение исторического юбилея. И Никита сконцентрировал максимум внимания на двух делах — подготовке своей статьи и достойном размещении тысяч и тысяч подарков, которые уже стали — задолго до двадцать первого декабря — поступать со всех концов страны и мира в Кремль. Организация выставки подарков для всенародного обозрения была идеей Никиты. Сталин ее одобрил, заметив, что подарки эти являются достоянием нации. Статью же помощники стали готовить за полгода до юбилея, еще в Киеве. Когда Никите представили первый вариант — с оговорками, что это, мол, самый приблизительный, черновой, предварительный набросок, с ним едва не приключился удар. Все, решительно все было не так: в небольшой первой части, посвященной детству и юношеским годам вождя, нанятые для ее создания знаменитый поэт и известный прозаик окрасили панегирик вдохновенным лиризмом и буйными красками Востока; в описание периода ссылок были вставлены беседы со старожилами Туруханска и Нарыма, для чего туда были направлены репортеры «Правды» и «Известий»; во вступлении и в завершающей части Сталин представлялся учеником и соратником Ленина с акцентом на слово «ученик».

— Вы что — угробить меня сговорились? — кричал Хрущев, выходя из комнаты отдыха в кабинет, где собралась бригада по подготовке его юбилейной статьи. — Не выйдет! Не доставлю я вам такой радости! Или, может, хотите, чтобы я сам наложил на себя руки? Не дождетесь!!!

Он налил из бутылки полный стакан боржоми, выпил его залпом и, не мигая, уставился на руководителя бригады. Крупный, представительный, с раскатистым артистическим басом и ленивыми манерами пресыщенного жизнью вельможи, тот втянул крупную голову в плечи и в стремлении стать меньше и незаметнее почти лег грудью на стол.