Александр Константинович Белов: Мужские рассказы

Никита замолчал, остыв интересом к собственному рассказу.

А дальше что? — поинтересовался заезжий.

Дальше? Того отрока по кускам собирали. А все, что от него осталось, приказал Малк скормить псам. И скормили бы, да собаки парня не тронули. Так и пролежал он на псарне, пока в себя не пришел. А уж когда пришел, то понял, что изведет его Малк. Уходить надо, пока боярин к нему интерес свой потерял. Княжий посыльный вздохнул:

Вот, значит, как.

Да, такая вот притча. И кабы не знал я, кто ты и зачем здесь, не стал бы перед тобой распинаться. Приезжий посмотрел Никите в глаза, проговорил повелительно:

А если так, то ответь мне еще на один вопрос. Отрок этот совсем кулачное дело позабыл? Кроме как мух ловить, что-нибудь еще может?

Бортник не спешил отвечать. Потянул плечами, перевел взгляд на соловую кобылку гостя:

Скажи-ка, лошадка твоя лягучая? Лошадка? Если подставишься — только держись! Да? Ну, посмотрим. Никита взял ветку и, встав под самый бой, начал щекотать кобыле ляжки.

Гляди, лягнет!

Лошадь подернула тугим крупом и лягнула. Кто знает, как лягаются норовистые перелетки, не станет плясать под их копытами. Однако пасечник так перебрал этот удар, что бедной лошадке досталось еще больше. Сам же он при этом и глазком не повел. Гость ничего не сказал. Вовлек медовые корчаги в дорожные кузова, отвязал кобылу, взгромоздился в седло и поехал прочь.

Над пасекой стоял вечер. Светел и тягуч, как молодой мед. Никита Смолич сидел на земляном бугорке и провожал взглядом топкое солнышко к лесу взапазух. Думалось о том, что сам Кирилла Заславич пожаловал к нему на пасеку. Разыскал, проведал. Известный он человек на Путивле. Из тех бояр он, что любого мужика костью крепче. Хоть и с виду неказист. И приехал один, без народа своего! Но не во всем был прав Никита. Сболтнул, что знает, зачем боярин пожаловал. Но знать про то, конечно, бортник не мог. А боярин-то назвался стольничим черниговского князя. Далеко от Путивля Чернигов!

Боярин этот был известен тем, что на своем путивльском дворе проводил состязания рыцарей-кметов. началось все с потешных боев при киевском князе Изяславле, когда венгерские рыцари провели в Киеве свой турнир 1. Кияне подивились, похмыкали и сказали: «Мы тоже так можем». Отсюда и появились кметские состязания. Кирилла Заславич и его люди много усердия к тому делу приложили. Но Никита не был кметом. Никогда не сидел в высоком рыцарском седле с дуговой прилукой. И потому визит путивльского воителя оставался для него загадкой.

Может и не нужно было показушничать перед боярином, но какой заручник откажется от показа себя людскому удивлению? К тому же после стольких лет лесного затворничества. Да и ради чего усердствовать, изводить себя кулачным трудолюбием, если все равно никому оно не явлено? Это только байки, что кулачник живет не ради славы. Придумать такое мог какой-нибудь неудачник. А хороший боец со славой не разлучен. Она ему как мамка родная. Так думал Никита, сидя на пригорке возле пасеки.

Очень скоро боярин дал о себе знать. Был самый обычный день. Никита вернулся из лесных странствий к той неизбежной работе, которая уже столько лет делала из него заручного бойца. С дерева, что стояло перед избухой, спадала пеньковая веревка. Сколько ж узлов на ней перевязал бортник! Делается это так: хватаешь веревку одной рукой, вымахиваешь петлю и быстро, рывком простегиваешь узел. Годок — другой, и рук своих не узнаешь. Клешни, а не руки. Потом и ветки станешь вязать узлами. А узел — это первейший помощник руке кулачника!

Но в этот день его рукам долго веревки мять не пришлось. Боярин прислал на пасеку своих людей. Они объяснили бортнику, что по случаю крестин своей дочери путивльский воевода устраивает кметское состязание — турнир. Кирилла Заславич желал бы, чтобы Никита взглянул на этот турнир, ибо будет там дело и по его интересу. Какое такое дело, боярин умолчал. У него не было нужды неволить кулачного бойца. Никита чувствовал здесь тайный умысел. Но умысел этот, по разумению заручника, был бескорыстным, и потому Никита согласился.

Вечером того же дня отъехали. Коней вели легкой рысью. Конские ноги теребили дорогу, тревожа белый пыльник. Промельки теней, рассеянных по лесу, щекотали глаза ездоков.

На постоялый двор, где собирались переночевать, приехали уже глубокой ночью. Дворовые распрягали коней, а боярские люди перетрясали поклажу. Никита помялся во дворе без дела и пошел в избу.

Здесь, в полумраке горящих лучин, творилось действие припоздалого застолья. Никита нашел себе лавку и смирно сел вдали от посторонних глаз. Трапеза уже перешла через тот предел, когда еда не вызывает желания. Постояльцы распрягли свои души и шумно переговаривались. Один из них упомянул путивльские крестины. Ему ответили разноголосиво, возбужденно. Никита слышал, как ударили кубки. Предстоящие события, вероятно, отозвались оживлением и на дальних подъездах к Путивлю. В этот момент кто-то встал из-за стола и, проходя мимо Никиты, пнул его по ногам: