Владимир Шатов - Возвращение

- За мной, мать вашу!

Но его либо никто не слышал в грохоте разрывов мин и снарядов, в трескотне пулемётной, либо делал вид, что не слышит, но так или иначе, никто не поднялся и не закричал вслед за ним «ура».

- Не расстраивайтесь командир, - подбодрил его Шахов.

- Никто не поднялся…

- Почти никого не осталось!

Он и Петя Шелехов входили в те неполные два десятка бойцов, которые сдерживали натиск немцев.

- Тебе легко говорить, – пренебрежительно отмахнулся офицер, - а мне комполка голову оторвёт.

- Дальше передовой не пошлют, меньше роты не дадут! – пошутил Петя.

Головатюк огорчённо махнул рукой и, пригибаясь, побежал в своё временное жильё. Там сидели и пили водку командиры приданных полку пулемётных и миномётных рот. Они заняли большой немецкий дзот, наполовину разбитый. Из-под брёвен обрушенного наката торчала скрюченная рука и подкованные каблуки двух сапог.

- Своего квартиранта никак не достанете…

- Вытащить бедного «ганса» нет никакой возможности, он крепко зажат. – Как бы оправдываясь, произнёс Михаил Соколов и достал третью кружку.

Жили они в таком приятном соседстве уже несколько дней. У дзота, в канаве, лежали ещё шесть «друзей» в зелёных шинелях.

- Чего такой хмурый? – спросил вошедшего изрядно захмелевший миномётчик Соколов.

- Аааа! – скривился старлей и выпил залпом согревающий алкоголь. – Почти вся рота полегла.

- А что с батальоном?

- Почти никого их командиров не осталось.

- Зато скоро станешь комбатом…

Молча, выпили ещё по одной. Пулемётчик Первухин начал рассказывать услышанную историю:

- У меня в роте в начале войны служил красноармеец-пулемётчик Семён Константинович Гитлер, еврей по национальности. Воевал хорошо и я представил его к медали «За отвагу». Написал бумагу, всё чин чином, а меня на следующий день вызывает комдив и громко так спрашивает: « Ты что сукин сын думал, когда представление писал?.. Ты хочешь, чтобы я за отвагу наградил Гитлера?»…

Все выслушали смешной случай, но никто не рассмеялся. Да и повода смеяться, особо не было. На вопрос Соколова, что с ним и почему молчит, Головатюк как-то криво улыбнулся и почти одним рывком выскочил из блиндажа.

- Куда это он? - вырвалось у пьяного Первушина.

Соколов лениво ответил:

- Известно куда. Подымать в атаку. Такова уж доля командира стрелковой роты… Мне, пулемётчику, и то немножечко лучше. Я не подымаюсь первым и не кричу: «Вперёд! За мной!..»

- Я к счастью тоже!

- Как твоя, пулемётная рота?

- Осталось три отделения...

- Что-что?! Три, значит, пулемёта?

- Три «максима». Правда, есть ещё два ручных – «дегтярята».

- И всё?

- Всё, Михаил, всё... Ну, брат, мне пора. Пойду. А ты скажи своим, чтобы поточнее кидали свои игрушки. Давеча одна мина разорвалась в двух метрах от нашего «станкача».

- Может, немецкая?

- Нет, дорогой. Твоя!

- Не может быть! - вырвалось у Соколова, но он понял, что товарищ говорит правду и огорчился.

… В соседней землянке тоже происходили интересные вещи. Начальник Особого отдела части майор Пивоваров пришёл к Геннадию Шахову разгадать странный ночной сон. Тот ради шутки разок похвастался, что является большим экспертом в этом вопросе.

- Я видел во сне часы, на которых было двенадцать часов времени. – Спросил озадаченный майор. - Что это значит?

- Нужно подумать…

После того случая когда Пивоваров пытался «пришить» им дело за дискриминацию командиров Генка решил проучить вредного чекиста. Он глубокомысленно почесал бритый затылок и выдал:

- Часы - это месяц…

- Ну?!

- Время - могут убить в полночь! - «приговорил» Шахов особиста.

Тот в течение месяца не вылазил с КП полка, даже позеленел от недостатка воздуха в полусыром подвале-яме.

- Жив! – радостно выдохнул еле живой майор.

Шутливое пророчество неожиданно сбылось, только коснулось оно его и Петю Шелехова. В полночь 12 декабря 1942 года случайный снаряд разворотил дзот, где они спокойно спали, отправив Петю в госпиталь, а расшифровщика снов на тот свет…

Выходящий из металлических труб белёсый дым медленно рассеивался между густо стоящих сосен, брезентовые палатки были наполовину завалены снегом. Даже на расстоянии в воздухе ощущался стойкий запах лекарств.

- Как славно, что госпиталь оказался рядом. – Подумал Пётр Шелехов, когда его доставили в лечебное заведение.

Белые халаты, надетые прямо на шинели или телогрейки, обрызганные кровью, придавали людям какой-то необычный, во всяком случае, не госпитальный вид, который вызывал у него невольный страх.