Уильям Нэйпир - Собирается буря

На равнине на протяжении целой мили Аттила приказал мчаться во весь опор и заходить с фланга, разделившись на многочисленные отряды в шеренгах. Он заставлял пускать стрелу за стрелой, выбирая отдаленные цели в степи. А затем приказал играть в древние игры гуннов с особым азартом и жестокостью: воины мчались на бешеной скорости к крутому берегу реки, и победителем становился тот, кто останавливался последним. Многие тормозили слишком поздно и спотыкались, по-прежнему сидя верхом, о берег и падали прямо в реку, пролетев тридцать или сорок локтей. Несколько рук и ног были сломаны, и, по крайней мере, двух лошадей пришлось убить к великому горю их хозяев.

— Женщины приходят и уходят, — сказал Аттила, покачав печально головой, — но кони…

Была еще одна опасная прогулка, когда каждый воин обязывался проковылять по туго натянутому канату, подвешенному на высоте пары футов над землей, утыканной многими дюжинами ножей и кинжалов, торчавших блестящими лезвиями вверх.

И, конечно, не обошлось без безумной игры поло. Все выходили в степь, взяв копья и надутые свиные пузыри. Никогда еще прежде такое огромное количество человек, занявших разные стороны, не принимало участия в игре. Большинство же никогда даже не видело того объекта, к которому и прилагались все невероятные усилия.

Были неторопливые и спокойные игры на ловкость с кожаными хлыстами, сетями и арканами. Когда наступил праздный полдень, из лагеря прибежало много мальчиков, нетерпеливых и румяных. Позади следовали их отцы, направлявшиеся на охоту среди тростника на краю реки. Пятилетние и шестилетние дети были вооружены маленькими луками и выискивали небольших птичек и мышей. Аттила наблюдал, как они удалялись, и шутил с теми, кто стоял рядом, что и Бледа так ходил на охоту всего год или два назад.

Когда солнце стало опускаться за горизонт, начались военные игры, и тогда, ближе к вечеру второго дня, в сумерках Бледа получил ранение в спину, как в настоящей трагедии. Стрела прошла навылет через спину под левым плечом и проткнула сердце. Никто не мог сказать, из чьего лука она была выпущена. Жены Бледы, как и подобает, устроили плач. Его похоронили, быстро исполнив надлежащие ритуалы.

Позже тем вечером Орест услышал, как Маленькая Птичка поет на краю лагеря, держа маленький факел и размахивая им туда-сюда над головой, и, словно танцуя, делает неторопливые шажки в пыли. Грек продолжал молчать и старался не пропускать ни слова. Шаман прославлял великих братьев прошлого. Он пел о Каине и Авеле, а также о Ромуле и Реме. И каждый раз один брат убивал другого…

Орест подошел к Маленькой Птичке и тихо попросил не вопить слишком громко. Но шаман в своем замедленном легком трансе вряд ли слышал грека или обратил внимание на предупреждение. Он лишь пробормотал, что будет спето еще много песен прежде, чем его история подойдет к концу. Затем продолжил что-то шептать в ночи и не остановился, когда охваченный пламенем факел потух, а в небо поднялось серое облачко дыма.

В темноте шаманы бесновались, окруженные конопляным туманом в своих шатрах. Они танцевали и били в барабаны тонкими козлиными костями. Сухую землю покрывали лужи крови и расплавленный жир овец, приготовленных для жертвоприношения, вверх взмывали столбы пламени с костров и алтарей. Искры летели еще дальше, освещая темный горизонт. Путешественники издалека могли осмотреть окрестности. Любой одинокий путник, заметив издалека это зрелище в степи, содрогнулся бы. Услышав сей звук, он повернул бы назад и отправился домой другой дорогой.

Это был звук, который сопровождал гуннов, выступивших против всего мира.

Казалось, будто наступил первый осенний день, похожий на прошлогоднее пасмурное утро, когда воины наконец-то покинули лагерь. Небо было низким, в серых полосах, дул сильный ветер.

Баян-Казгар по-прежнему нес оружие, начищенное до блеска одной из женщин, когда приблизился Аттила.

— Этот Рим далеко? — громко спросил воевода. — Сколько дней верхом?

— Дней? — повторил язвительно Аттила. — Недели. Много недель безостановочной езды на запад, далеко от твоей любимой родины. А потом долго будут идти войны, и придется пережить такие опасности, о которых я даже рассказать тебе не могу.

— Из вас плохой счетовод, — заворчал Баян-Казгар.

— Зато честный, — ответил Аттила, пришпоривая коня.

Гунны убрали колышки, сняли палатки, сложили главные опорные шесты, замотали пропахшие дымом черные войлочные стены в рулоны, связав сырой кожей, а потом разместили их в тележках. Они согнали в одно стадо овец, лошадей и другой крупный рогатый скот и начали двигаться неорганизованной колонной на запад в тот же день. Рядом ехали гуртовщики на повозках, которые, грохоча на расстоянии пятидесяти локтей друг от друга, везли массу солонины, связки палаточной ткани. В иных телегах было по десять тысяч стрел. Они походили на корабли, плывущие по суше — с холщовыми бортами, развевающимися словно паруса. Огромные колесные валы скрипели, гигантские деревянные колеса стонали, будто животные, которых силком тянули работать. Когда становище опустело, Аттила приказал сжечь каганский дворец, и никто не знал, почему. Он все еще горел — там, вдалеке, низко над горизонтом, этот странный второй закат, пока гунны не исчезли на западе, добровольно сдавшись на милость солнцу.