Владилен Травинский - Поединок с гестапо

Так… Павлушка нарвался на патруль… Ну и что же? Его не должны были задержать! Может, просто боится вернуться? Боится «привести хвост»? Тогда Павлушку не дождаться…

— Выпейте горяченького! — Хозяйка ставит на стол три чашечки эрзац-кофе и кладет три тоненьких ломтика хлеба, намазанных маргарином.

Они благодарно улыбаются ей: очень хочется есть. Уже почему-то торопясь, они жадно пьют кофе, быстро и взглядывая друг на друга. Беда приближается, беда бродит вокруг…

И тут Порик догадывается: пистолет! Кому он отдал пистолет? Трое понимающе замирают. Порик зло кусает губы. Сам виноват! Почему не проверил? Мальчишка из молодечества не оставил, уходя, пистолет, взял с собой. Ох, дурень, дурень! Конечно: его обыскали, нашли пистолет…

— Собираться!

Они лихорадочно натягивают куртки. Обкусанные ломтики хлеба валяются на столе. Хозяйка, прижав руки к груди, большущими глазами наблюдает за ними. И вдруг она вскрикивает, закрывая ладонью рот. И сейчас же они тоже услышали: гудят моторы.

…С чердака было видно, как быстрая цепь немцев обтекает квартал. Из переулка выскакивали грузовик за грузовиком, из кузовов высыпали солдаты и бежали в цепь, стиснувшую квартал. По переулку к дому шло человек двадцать немцев, двое волокли под руки Павлушку. Лицо у Павлушки было окровавленное, опухшее, ноги заплетались.

— Вот, ребята, — сказал Порик. Три побледневших лица сблизились перед окном чердака. Потом все трое отпрянули. И, не теряя ни мгновения, Порик скомандовал: — К бою!

Хозяйку он сам вывел за дверь; ноги ее не ходили. «Беги, — повторил Василий, — беги, успеешь». Подтолкнул в спину, она закивала-закивала простоволосой головой и засеменила, побежала, помчалась к задней калитке.

Один автомат — два диска; один пистолет — 15 патронов — это все. Ганецкому Порик велел лечь на пол: «Сменишь, если что». «Если — что?» — спросил Ганецкий и сразу же понял, кивнул. Колесников с пистолетом стал у кухонного окна, Порик с автоматом — у комнатного.

Через двадцать лет, весной 1964 года, старый дрокурский шахтер Август вспоминал: «Никто в нашей округе не забыл этот день и никогда его не забудет». Ревели моторы автомашин. Порик — здесь, он окружен, его приказано взять живым, в крайнем случае — мертвым, но обязательно взять, грозного, трижды опасного Порика, взять или убить во что бы то ни стало и сколько бы партизан с ним ни было. Этот мальчишка говорит, что там только трое, — врет, конечно, не могут три человека столько времени защищаться против роты солдат, да, против роты.

А их не трое, их фактически двое, потому что Ганецкий уже дважды ранен и не может заменить, «если что». Их двое, двое Василиев, они перебегают от окна к окну, мечутся по маленькому шахтерскому дому, стреляя из всех четырех окон. Оба хорошие стрелки, а дворик так мал, палисадник так низок, и немцы лезут так плотно, что оба почти каждым выстрелом попадают в цель.

Здесь — Порик, берите его живым или мертвым, но не за марки, его голова неоценима во франках не в 20 000 и не в 200 000, его голова стоит столько фашистов, сколько он сможет убить шестьюдесятью четырьмя автоматными пулями, а он хороший стрелок, а дворик узок, а фашисты бегут кучно: не надо и прицеливаться… Вас четыреста, а он скоро останется один, с минуты на минуту останется один; Вася Колесников уже держит пистолет левой рукой, правая перебита, Вася Колесников стреляет, нелепо закинувшись туловищем в сторону, ибо ему трудно сохранить равновесие, пол уплывает из-под ног, Вася Колесников ранен в плечо, в голову, в грудь, и все-таки еще стреляет в кухонное окно, надежный солдат и надежный друг Васи Порика. Потом Колесников кричит: «Вася!» — Порик оглядывается, видит лежащего без сознания Ганецкого, видит прислонившегося к стене Колесникова, и Колесников машет ему левой рукой с пистолетом, и кричит: «Прощай, Вася!» — и стреляет себе в висок последней из пятнадцати пуль. И Порик тоже кричит что-то такое неразборчивое, кричит — и стреляет, кричит — и стреляет, ему и повернуться некогда еще раз, некогда, опять немцы лезут через палисадник, надо стрелять, благо что руки крепки, хотя и сидит уже пуля в плече, жжет в плече, и кровь натекает на приклад автомата.

И вдруг — тишина. То есть тишины нет, стреляют со всех сторон, но под ухом у него тишина, не стучит автомат, не дрожит у плеча приклад: второй диск кончился. И пока он, оторопев, сколько-то секунд старается собраться с мыслями, как по сигналу, подымаются торсы врагов над палисадником, как по сигналу, спрыгивают солдаты на землю, и бегут — справа, слева, спереди, сзади, — бегут к дому.