Александр Слонимский - Черниговцы (повесть о восстании Черниговского полка 1826)

Приехали выборные из пензенской деревни, которую Иван Матвеевич, нуждаясь в деньгах, собирался продавать. Крестьяне были обеспокоены дошедшими до них слухами и послали выборных в Питер просить барина, чтобы их не продавали. Проходя утром через залу, Матюша оказался нечаянным свидетелем странного разговора отца с мужиками.

Отец стоял в шлафроке, а старик с длинной седой бородой с гукал лбом о паркет и певучим голосом повторял:

— Смилуйся, отец! Не продавай! А коли жить тебе в Питере трудно, так положи сколько хочешь оброка. Как были тебе покорными рабами, так и впредь будем. Не продавай нас, отец!

Старик бухался лбом о паркет, а Иван Матвеевич беспомощно разводил руками и лепетал:

— Хорошо, хорошо, я подумаю.

Увидев сына, он махнул рукой и скрылся у себя в кабинете. Слышанные слова, хотя он их хорошо не понял, поразили Матюшу. А смущение отца показало ему, что тут есть что-то постыдное.

После обеда он читал матери вслух. При этих послеобеденных чтениях присутствовал обыкновенно и Сережа. Было тепло, и широкие окна на Неву были растворены настежь. Матюша сидел на подоконнике. Он читал — слегка нараспев, как учили в пансионе, — «Андромаху», трагедию Расина. Судьба несчастной вдовы троянского героя Гектора, осужденной томиться в плену у врагов, волновала его. Греки хотели убить ее сына, маленького Астианакса; они ищут его, они требуют его выдачи. Есть одно только средство спасти его — это согласиться на брак с царем Пирром; царь Пирр ее любит и клянется отстоять Астианакса, спасти его от ярости греков, если она отдаст ему свою руку. Но царь Пирр — сын Ахилла, убийцы ее мужа Гектора. И вот она решает; она выйдет замуж за Пирра, она возьмет с него клятву спасти жизнь Астианакса, а затем покончит с собой. Прощаясь со своей наперсницей, она поручает ей заботу о сыне. Она просит ее воспитать в нем героический дух его предков, почаще говорить ему о доблестях отца, а иногда, если придется, сказать что-нибудь и про мать. В этом месте голос Матвея дрогнул. Он закрыл книгу. Прямо перед ним блестел шпиц Петропавловской крепости. Он задумался, и ему вспомнилась утренняя сцена.

— Сегодня к папа приходили мужики, — сказал он вдруг как бы с натугой. — Они просили не продавать их. Как же это?.. Разве можно продавать людей?..

Анна Семеновна сидела в глубоких креслах. Она была нездорова.

— Это очень печально, — отвечала она, — но крестьяне у нас пока еще крепостные. В России сохранился старый порядок. — Она пояснила по-французски: — L’ancien regime.

Сережа, сдвинув брови, посмотрел на мать.

— Они называли себя рабами, — сказал Матвеи. — Это и есть крепостные?

— Не совсем, — ответила Анна Семеновна, — но очень похоже.

Наступило молчание. С пристани доносились крики сбитенщиков. По набережной проходили два мужика и громко ругались между собой.

«Рабы!» — подумал Матвей.

Вечером, улегшись в постель, Матюша не сразу заснул. Закинув руки под голову, он смотрел прямо перед собой на стену, по которой ходили какие-то тени. Он вспомнил, как в Париже профессор проповедовал с кафедры: «Люди выходят вольными из рук природы, и тот, кто отнимает вольность, есть тиран». И при слове «тиран» с яростью ударял по кафедре кулаком.

— Матвей, ты не спишь? — окликнул Сережа по-французски.

— Нет, — ответил Матвей.

— Матвей, подумай только, — сказал Сережа, приподнявшись на локте, — крестьяне — ведь это русский народ, и они в рабстве. Ведь это только в древности были рабы. Как же это случилось, а?

— Не знаю, — ответил Матвей.

Ему, по-видимому, было тяжело говорить об этом.

— Ну, а государь? — продолжал Сережа. — Как же он позволяет?

Наступило молчание. Одна и та же мысль мелькнула в голове у обоих.

— Скажи, Матвей, голубчик, — нерешительно проговорил наконец Сережа, и голос у него дрогнул, — почему же отец не отпустит своих крестьян на волю? Он хороший, великодушный…

— Не знаю, Сережа, право, не знаю, — тихо ответил Матвей и, закутавшись в одеяло, отвернулся к стене.

Прошел год с того дня, как Матвей и Сережа перепрыгнули через полосатую рогатку, отделявшую их от России. Был апрель 1810 года. Анна Семеновна умирала от грудной жабы. Доктор, толстый немец со звездой на фраке, старательно размешивал какие-то микстуры и только вздыхал безнадежно в ответ на жалкие, молящие взгляды Ивана Матвеевича.

— Ви не очень волновайтис, — говорил он Ивану Матвеевичу, когда тот бегал по комнате, хватаясь за волосы. — Ви сами нуждайтис покой.