Клыч Кулиев - Чёрный караван

Я, честно говоря, раскаялся, что попросил Нимче рассказать о своем прошлом. На глазах у нее появились слезы, и вдруг она горько, взахлеб, зарыдала. Я сидел растерянный, не зная, что предпринять. Утешать ее — язык не поворачивался. Да и как ее утешить? Взывай к богу… Да поможет тебе аллах… Что еще можно сказать?

Не находя других слов, я мысленно повторял имя — Нимче. Постой, постой… Да ведь афганцы, кажется, называют «нимче» тех кафиристанцев, которые приняли мусульманскую веру? Об этом я где-то читал. Где именно? Не помню… Но читал — это точно. Тогда какое же у нее настоящее имя?

Оказывается, я задумался всерьез. Нимче вытерла глаза и, поднимаясь, сказала:

— Если больше ничего не надо, я пойду.

Я невольно отпустил ее руки.

Я заснул, когда уже начинало светать. Проснулся поздно. Бек и капитан Дейли уже ожидали меня в столовой. Ни есть, ни пить мне не хотелось. Казалось, бек в душе посмеивался надо мной. Он, разумеется, знал о том, что я какое-то время провел с Нимче. Может быть, уже потребовал у нее отчета? Не знаю… Во всяком случае, хорошо, что удалось быстро ее выпроводить. Подумав об этом, я даже вздохнул облегченно.

Мы выпили по пиалушке чая и, простившись с беком, направились к себе домой. Опять пошли пешком. По дороге я спросил капитана, что означает слово «нимче».

— Нимче, — сказал он, — значит «наполовину верующий». Афганцы называли «нимче» сияхпушей [62] Сияхпуши — одно из небольших племен в горной области Нуристан (бывший Кафиристан). , принявших мусульманство… А что? Почему вам это понадобилось?

— Да так… Вспомнил и спросил…

«Бедняжке даже не дали имени человеческого», — подумал я и быстро перевел разговор на другую тему:

— Как тебе понравилась откровенность бека?

Капитан усмехнулся.

— По-моему, мы столкнулись с типичной восточной дипломатией. Без дозволения эмира бек никогда не посмел бы говорить так открыто. Он, конечно, выражал мнение эмира. Помните, бек сказал: «Таких откровенных признаний вы не услышите ни от его светлости эмира, ни от его превосходительства кушбеги». Конечно! Эмиру не положено так говорить. Ведь это все равно что стать на колени. А эмир как-никак повелитель… Вот он свои намерения и высказывает через своих приближенных. Бек наверняка послал уже гонца к эмиру, со всеми подробностями доложил о нашем разговоре. У них в самом деле положение тяжелое. Трон эмира непрочен. Они боятся, как бы он не рухнул подобно зданию с прогнившим фундаментом. Поэтому и согласны принять любое покровительство, лишь бы уцелеть…

Капитан был прав: положение бухарцев было незавидное, трон шатался основательно. Однако понимает ли это сам эмир? Теперь мне уже хотелось поскорее встретиться с ним.

В Бухару мы приехали в тревожный день. Весь город бурлил, как море при штормовом ветре. Лавки были закрыты, учреждения не работали, медресе тоже… Все жители города вышли на улицы.

На центральной площади — Регистане — стоял такой шум, что отголоски были слышны даже в домах на окраине города. В одном из таких домов разместились и мы. Двор, в глубине которого, в тени развесистых старых деревьев, помещался дом, был широкий, просторный. И самый дом был ему под стать — большой, двухэтажный; видно было, что он предназначается для приема особо важных гостей.

Представитель кушбеги, Мумин-бай, специально приставленный, чтобы обслуживать нас, посоветовал не выходить сегодня из дому. На наш вопрос, чем вызваны волнения в городе, Мумин-бай, поглаживая маленькой ручкой редкую козлиную бородку и заискивающе улыбаясь, ответил:

— Ай, в мире стало много смутьянов! В Новой Бухаре, в Чарджуе — большевики повсюду мутят народ. Сегодня требуют сокращения податей. Завтра дерут глотки, требуя освободить «томящихся в тюрьме». Каждый день — новое. Вот и сегодня с самого утра собрались на Регистане и подняли шум. А ночью на улицах расклеили бумажки, содержащие клевету на его высочество, светлейшего эмира. Вот, если угодно прочитать..

Мумин-бай вынул из кармана печатный листок, еще влажный от типографской краски, и протянул мне. Я взял его и пробежал глазами. Затем вернул бумагу Мумин-баю и спросил, уставясь в его хитрую, морщинистую мордочку хорька:

— Кто их распространяет?

— Гм! А вы как думаете? Разумеется, большевики. Кроме них, кто еще может провозглашать: «Да здравствует Ленин!»

— А разве нельзя наказывать их построже?

— Да наказывают. Вот и завтра двоих публично будут вешать.