Клыч Кулиев - Чёрный караван

Красноречие дервиша, по правде говоря, удивило меня. По внешнему виду это был бродяга, обивающий чужие пороги, и трудно было предположить, что в голове у него есть хоть зернышко ума. Но в словах, сказанных им, в его ответах было нечто от высшей мудрости, недоступной уму рядового, жалкого дервиша. Когда мы вышли из мавзолея, я начал внимательнее присматриваться к нему. Он также пристально поглядел ка меня. Затем, с видом ценящего свое достоинство человека, спокойно, без тени смущения, спросил:

— Вы тоже из Герата?

— Нет, из Индии. Приехал повидать эти места. Такой же мусульманин, как и вы.

— Как я? — Дервиш недовольно приподнял густые брови. — Нет, нашего мусульманства вы не выдержите.

— Почему?

— Потому что я навсегда отрешился от того мира. Будь он проклят! Только и слышишь свист плетей… Только и видишь разврат, бесчестие… Нет бескорыстия, чистосердечия, простодушия. Единственное украшение жизни — звон монет. И честью не дорожат, и терпение не ценят. Какой же это мир?

— Что же, разве эти развалины лучше?

— Конечно, лучше… Глаз моих не ест дым печали, окутавший все окружающее, ушей моих не тревожат стенания, рвущиеся из самой глубины слабосильных душ несчастных людей. Чалмы нет, обуви нет… Желудок сегодня полон, а два дня голоден… Это верно… Зато совесть моя чиста. Этого для меня достаточно. Быть может, вы в душе смеетесь надо мной. Наверно, говорите: «Дервиш… Безумец… Невежда…» Смейтесь, вы имеете на это право. Я тоже смеюсь, смеюсь над развратом, бесчестием, гнусностью. Аллах милосерд, рано или поздно он оценит старания своих преданных рабов!

От волнения глаза дервиша налились кровью. Я пожалел в душе, что заставил его разговориться. Но какой силой обладает твердая вера! Попробуйте уговорить этого безумца, что он тратит впустую свой ум, что собственноручно рубит под корень свою и без того горькую судьбину!

Мы направились к другой гробнице. Дервиш на ходу объяснил нам, что в той гробнице похоронен Абдуррахман Джами [28] Нуреддин Абдуррахман ибн Ахмад Джами (1414–1492) — классик таджико-персидской литературы. ; что он также жил в Герате в одно время с Навои; что он был человеколюбивым поэтом и ученым. В тени гробницы, на старой кошме, валялось пять-шесть толстых томов. Я искоса поглядел на них и спросил дервиша:

— Эти книги вы сами читаете?

Дервиш нагнулся и поднял один из томов, взглянул на заглавный лист. Затем протянул мне:

— Возьмите… Откройте на любой странице. Прочитайте первую строку, а я продолжу остальное…

Мне, признаться, не хотелось дотрагиваться до книги. В ее складках, быть может, сохранились болезнетворные бациллы бог весть какой давности. Но дервиш не отставал, сунул мне в руки книгу. Я открыл ее на первой попавшейся странице и прочитал:

Дервиш, не задумываясь, прочитал на память следующую строку:

Я открыл одну из следующих страниц и прочитал наугад:

Дервиш продолжал:

Я вернул дервишу книгу и польстил его самолюбию:

— Мархаба! Афарин! Молодец! Замечательно!

В это время откуда-то появились еще двое бродяг. Один из них, необычайно оригинального вида, очень пригодился бы для моих мемуаров. Иссиня-черные волосы покрывали его плечи. Борода, усы росли так густо, что тонкие губы чуть виднелись еле заметной красной полоской. Широкая грудь также вся заросла волосами. Одежда состояла из одних заплат. На поясе висели дервишская тыква и еще какой-то скарб. Ноги, покрытые струпьями и грязью, были босы. В руках — блестящий топор.

Я достал было аппарат, чтобы сфотографировать бродягу, но старый дервиш поспешно удержал меня:

— Уберите! Не кощунствуйте!

Костлявые пальцы дервиша впились в мою руку, а его глухой, дрожащий голос заполнил мой слух. Только теперь я почувствовал, что попал в совершенно иной мир.

Мне почти неделю пришлось пробыть в Герате в ожидании, пока Асадулла-хан вернется из Меймене. Разумеется, я не терял это время зря. Встретился с хакимом, принял меры к тому, чтобы наладить доставку оружия в Туркестан. А сегодня решил встретиться с туркменскими ханами, приехавшими из Пендинского оазиса.