Клыч Кулиев - Чёрный караван

И вот вчера, в восемь часов вечера, Маллесон собрал всех членов Закаспийского правительства у себя в кабинете. Вызвал он и меня. Генерал начал речь издалека: напомнил, с какой целью прибыла британская военная миссия в Закаспий, что именно она сделала, чтобы помочь силам, борющимся против большевизма; сказал, что британские офицеры на полях сражений нашли много верных друзей. Затем, как бы доверительно, сообщил о том, что большевистский пожар перекинулся на Восток, что особенно осложняется положение в Индии, что в Пенджабе идут кровопролитные столкновения с повстанцами. После того как генерал битый час ходил таким образом вокруг да около, он наконец подошел к основной своей цели: сообщил, что из Лондона неожиданно получен приказ и британские войска самое позднее через две недели должны будут покинуть Закаспий.

Как ни старался генерал сохранить спокойствие, но постепенно нараставшее в нем волнение все же прорвалось наружу: он весь покраснел, не только его упрямый подбородок, всего его охватила дрожь. Он вытер влажный лоб и, не глядя на присутствующих, продолжал:

— Разумеется, это известие для нас самих явилось полной неожиданностью. Не буду говорить о телеграммах и письмах, которые я посылал в Лондон. Ничего не скрывая, освещая события так, как они совершались на самом деле, я сообщал в Лондон, что положение в Туркестане тяжелое, что в Закаспии нет достаточных сил, способных противостоять врагу, что, если мы уйдем, обстановка во всем Туркестане резко изменится в пользу большевиков. Но, как говорится, у каждого свои заботы, а забот у Лондона слишком много. И вот приказ — в двухнедельный срок оставить Закаспий. Вы сами понимаете, у военных два бога: один — наш небесный творец, другой — приказание начальства!

Генерал слегка перевел дыхание и быстро обвел взглядом слушателей, как бы давая понять, что он закончил:

— Вот что я хотел вам сообщить.

Я внимательно следил за участниками совещания. Казалось, они заранее знали, что сегодняшняя встреча — не к добру. Чайники с горячим чаем стояли нетронутыми. Ни один из присутствующих даже не протянул к ним руки. Лица у всех были печальны, головы опущены. Один только полковник Хаджимурад сидел выпрямившись, высоко держа голову и скрестив руки на груди, словно позировал художнику. Он заговорил первым:

— Сказано: «Тот, кто бежит, — спасется, кто останется на месте, — попадет в плен». Если вы уйдете, что будем делать мы, господин генерал?

За генерала ответил Ораз-сердар:

— Ты тоже беги… Дорога свободна!

Хаджимурад так же резко ответил Ораз-сердару:

— Если мы побежим, тебе тоже несдобровать. Не кичись! Легче всего хвастаться и бросаться громкими словами!

— Это кто же хвастается? — Ораз-сердар готов был лопнуть от злости. — Вот останемся одни… Тогда увидим, кто хвастун!

Крутеня попробовал защитить Хаджимурада:

— Не рано ли вы нападаете, сердар?

Ораз-сердар презрительно оборвал его:

— Ты не вмешивайся в наш разговор!

— Почему?

— Гм, почему… Не видя воды, снимает штаны. Да еще спрашивает: «Почему?»

Хаджимурад взорвался:

— Как бы ты раньше нас не сиял штаны!

Маллесон понял, что ссора может зайти далеко, и решил вмешаться:

— Горячась, нельзя понять друг друга. Постараемся сдержать свои чувства!

Ораз-сердар молча окинул злым взглядом своих противников и, что-то пробурчав, отвернулся. Хаджимурад шумно перевел дыхание, а Крутеня выдохнул свой гнев вместе с синим папиросным дымом на Ораз-сердара.

Совещание длилось долго. Перемежаясь взаимными попреками, беседа то разгоралась, то затихала, чтобы разгореться с новой силой. Кончилось тем, что три члена правительства тут же подали в отставку. А остальные, опустив головы, молча покинули кабинет.

И вот настали незабываемые, горестные дни… Весть о нашем уходе разнеслась сначала по городу, а затем по всему краю. Если бы в Асхабад нежданно нагрянули большевики, то и тогда паника была бы не больше. Перед зданием миссии уже с рассвета толпились люди, притом самые почтенные, уважаемые. До смерти перепуганные, они со слезами на глазах умоляли не отдавать их на растерзание большевикам. Но чем могли мы помочь им? Оставалось одно — отсиживаться в своих кабинетах. Какими глазами было глядеть на этих несчастных?

Ни разу в жизни мне не приходилось попадать в такое положение. Отгородившись штыками от внешнего мира и бессильно кусая губы, сидишь, забравшись в угол. С утра ждешь захода солнца, а с заходом солнца — нового утра.