Георгий Северский - Второй вариант

— Мне известно, — сдержанно ответил Савин.

— Может, документ с резолюцией Петра Николаевича Врангеля… при нем, — не то вопросительно, не то утверждающе произнес Туманов.

И эту интонацию шефа хорошо знал Савин. «Еще бы, — подумал, — документ! Сейчас за этот документ из рук в руки можно получить генеральские погоны: барон умеет быть благодарным. А реванш, дражайший Александр Густавович, не столько мне нужен, сколько вам». Но на лице его, припухшем, будто сонном, эта мысленная усмешка не отразилась никак. Коротко, по-солдатски, он сказал:

— Понятно, господин полковник. Будет сделано!

И с тем же выражением лица смотрел, как Туманов замер, насторожился.

— Что вам понятно, Василий Мефодиевич? — тихо, не поднимая от стола глаз, спросил полковник. Резко вскинул голову, ощупывая Савина взглядом холодным, сразу сделавшимся беспощадным. — Что, скажите на милость, вам понятно?

Савин едва заметно пожал плечами:

— Если Астахов сегодня располагает нужным нам документом, то завтра этот документ должен лежать у вас на столе.

Туманов глубоко и как-то обреченно вздохнул, теперь глаза его утратили холодную жесткость и стали едва ли не страдальческими. По виду полковника не трудно было понять, что могло означать это перевоплощение, он будто говорил: «Сподобил же господь бог помощниками!» Но Савин и на этот раз предпочел ничего не заметить: ему нужны были не намеки, а четкие инструкции, чтобы потом, в любом случае, не стать козлом отпущения. И он добился своего.

— Василий Мефодиевич, голубчик, — морщась, как от боли, сказал Туманов, — дело это требует чрезвычайной тонкости. Я бы сказал — деликатности! Не вам объяснять, как нужен нам этот документ, но… У Астахова не должно быть даже малейшего желания кивать на нас с вами! Не та эта фигура, понимаете? — в последних словах его прозвучали уже просительные нотки.

— Хорошо, Александр Густавович, — вставая, сказал Савин. — Все будет исполнено надлежащим обра-зом. Можете надеяться.

— Надеюсь, Василий Мефодиевич, — быстро ответил Туманов. — Вот именно: надеюсь! — Он тоже встал, давая понять, что разговор окончен.

Из кабинета начальника контрразведки Савин вышел вполне удовлетворенный. А полковник Туманов, проводив его, испытывал раздражение. Он ценил Са-вина, хотя и считал его несколько прямолинейным, неспособным к глубокому анализу человеком. «А впрочем, к чему раздражаться? — вдруг подумал. — Пожалуй, я излишне требователен к Савину. Он опытен в своем деле, исполнителен… Чего еще желать в наше-то время?»

Еще недавно в Крыму действовало множество контрразведок — кутеповская, шкуровская, военно-морская и иже с ними. «Надо же! — подумал Туманов. — Не столько за противником следили, сколько друг за другом… Оно бы и смешно, когда б не так печально. К счастью, преобразуя армию, барон Врангель и в контрразведке навел порядок. Объединенная морская и сухопутная контрразведка подчинялась теперь непосредственно главковерху и генералу Климовичу. В Севастополе возглавить ее довелось ему, Туманову».

Полковник знал: недоброжелатели — а у какого значительного человека их нет? — приписывали это обстоятельство давнему его знакомству с Врангелем.

«Что ж, господа, пусть будет так. Однако плохо вы барона знаете, если думаете, будто он способен поручить важное дело всего лишь старому знакомцу. Нет, его доверие еще заслужить надо. А это непросто!..»

С первыми лучами низкого, выплывающего прямо из моря солнца, под звонкий, по-утреннему чистый бой склянок просыпался Севастополь… Журба стоял на Портовой улице, смотрел на корабли, чернеющие на рейде. Полчаса назад он сошел с поезда, прибывшего из Симферополя.

— Команде вставать! — донеслось с тральщика, пришвартованного неподалеку.

Часы показывали шесть утра. Журба знал, что будет дальше. Через пятнадцать минут прозвучит команда: «На молитву!» На шканцах по левому борту выстроятся двойной шеренгой заспанные матросы.

«О-о-отче на-а-а-а-аш, иже еси-и…» — польется над водой хор охрипших мужских голосов. Потом, когда над мелкой зыбью растает молочная дымка, когда закончится утренняя приборка, засвистят боцманские дудки, заиграют горнисты, пронесутся над притихшими бухтами команды: «На флаг и гюйс — смирно!» И опять вдоль борта вытянутся во фронт матросы, единым порывом смахнут с голов бескозырки, медленно и торжественно поплывут к верхушкам мачт перекрещенные голубой андреевской лентой флаги…