Клыч Кулиев - Суровые дни (книга первая)

Мяти-пальван поставил пиалу, вытер рукавом губы.

— Вы, шахир, говорите: «народ», «совесть»… Ахун ночи не спит и думает только об одном: как бы к сердару подкатиться! Вот и сейчас, когда вы ушли со сходки, он начал сердару нашептывать: «Некоторые языком за двоих болтают, а когда до дела доходит, в кибитке прячутся. Аллах такое не помилует». Видали, каков! Перман, молодчина, достойно ему ответил!

— Я всегда был и буду с народом, — спокойно сказал

Махтумкули. — Недаром говорится: «Одобрит народ — и коня под нож». Я пойду с джигитами. Если моя рука отведет меч злодейства хоть от одной неповинной головы, это будет уже достаточной наградой… — Он помолчал, опустив голову, и добавил — И еще не скрою от вас: давно мечтаю сходить за горы. Если брат Мамедсапа жив, аллах поможет мне найти его. Если он уже распрощался с миром, пусть душа его не станет сетовать на то, что все позабыли несчастного.

После довольно продолжительного молчания, которым джигиты выразили свое сочувствие давнему горю старого поэта, Перман сказал:

— Махтумкули-ага, мы посовещались и думаем, что от нас к сердару Аннатуваку может поехать Мяти-ага, от ганджиков — Бегли Безрукий, от сарыков — Ягмур-ага. Как вы на это смотрите?

— Что ж, вы дельно решили, сынок. Только мешкать с этим не следует. Понадобится, дойдите и до самого хакима. Если он настоящий правитель, пусть защитит народ от набегов. А если у него нет забот кроме, как требовать коней да нукеров, то пусть вслух скажет об этом. Подати и дурак собирать может! Надо всерьез думать о судьбе народа. Вот и с Нуруллой, — Махтумкули кивнул на кизылбаша, — мы говорили о том же. Я задал ему вопрос: «Неужели выгоду приносят эти набеги?» Он мне ответил: «Народ устал от набегов, хозяйства приходят в упадок, все больше становится голодных, обездоленных сирот и вдов. Но как не пойдешь, если тебя заставляют идти?» — спросил он. И я согласен: все дело не в простых людях, а в правителях, которые натравливают племя на племя, народ на народ, а сами угольки из костра чужими руками выгребают.

Мяти-пальван ткнул толстым волосатым пальцем в сторону Нуруллы:

— Это он так сказал?

— Да, — подтвердил Махтумкули. — Они, сосед, такие же люди, как и мы. А народу от разбоя никогда еще пользы не было.

— Конечно, — согласился Мяти-пальван и посмотрел на Нуруллу так, словно говорил: «Хитер ты, красноголовый, соловьем поешь, но твоей веревкой наши дрова вязать нельзя. Нет, нельзя!»

Нурулла под его пристальным взглядом почему-то покраснел.

Приближалось время отправляться в путь, и беспокойный шум в селе, сменивший недавнюю мертвую тишину, нарастал. Все понимали, что поход вряд ли завершится благополучно. Враг первый пришел с мечом. Значит, он не станет бездействовать. И спор решится на поле боя. А ведь сражений без жертв не бывает. Кого ждет пуля, смертельный удар сабли?

Вслух об этом не говорилось, но никто не мог отмахнуться от тревожных мыслей.

Вот стоит у порога кибитки Мяти-пальван и, вручив в руки своего единственного сына кривую саблю, дает ему последние отцовские наставления.

Седобородый богатырь Мяти-пальван был старым воином, закаленным в десятках сражений, знавший запах пыли многих троп и дорог. Не было вокруг ни одной крепости, в которой он не побывал бы, ни одной горы, которую он бы не перешел. Когда туркмены, ища покровительства шаха Ахмеда [26] Ахмед-шах Дурраны — известный полководец, создавший Афганское национальное государство. , послали с дарами в Кандагар [27] Кандагар — тогдашняя столица Афганского государства. знаменитого военачальника Човдур-хана, среди его отважных джигитов находился и Мяти-пальван.

Посольство не дошло до цели. Попав в засаду в необъятных Хорасанских степях, почти все воины погибли. Тяжело раненный Мяти-пальван вместе с несколькими товарищами попал в плен. Почти месяц находился он между жизнью и смертью, однако могучая натура степняка одолела немощь, и Мяти, закованный в цепи, стал слугой Абу-Вели-хана.

Кандалы не удержали Мяти. Однажды морозной зимней ночью он разбил их, вывел из конюшни лучшего ханского скакуна и, вымещая свою злобу плетью на конских боках, погнал его из ущелья в ущелье, с холма на холм. Погоня потеряла его следы. Он добрался до земли сарыков, а оттуда, проделав длинный путь, вернулся в Туркменсахра, когда люди отсчитывали уже седьмой месяц со дня выступления Човдур-хана. Скрипя зубами, рассказал он о коварстве судьбы, о гибели товарищей. Несколько дней гоклены ходили в трауре, а Махтумкули написал проникновенные строки: