Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона

Она бежала, как только ей представилась возможность.

Генерал понял все, услышав шум. До него, наконец, дошло, какая опасность угрожает ему…

«Она все такая же гадина, — подумал он, — я действительно сошел с ума! Надо же было дать одурачить себя еще раз… Конечно, мне самое место в Шарантоне, среди сумасшедших, и она подтвердила это. Отдаю ей должное!»

С этими мыслями он повернул назад, к баррикаде. Сон улетучился, вернулась горькая явь…

Все, хватит думать об этой женщине… она мертва и не существует для него… Он не может ни любить, ни даже оплакивать ее…

Забыть, забыть! Сможет ли он? Клацанье затвора заставило его повернуть голову.

Он заметил нескольких солдат, которые осторожно следовали за ним, пытаясь не спугнуть…

За ними, шагах в пятидесяти, вырисовывалась темная масса наступающих пехотинцев…

Опасность вернула ему хладнокровие. Он был совсем рядом с улицей Мандар. Успеет добраться до первой баррикады…

Однако генерал вспомнил, что там едва ли наберется с десяток человек. Атаки с этой стороны не ждали. Если подавляющие силы противника захватят врасплох горстку защитников, которые частью еще спят, все будет кончено в считанные минуты. Как только солдаты овладеют улицей Мандар, то получат значительное преимущество и нанесут удар по главной баррикаде на углу Монторгей… Внезапное нападение скорее всего вызовет панику…

Генерал увидел, что солдаты рассредоточились и изготовились к бою, однако не стреляли. К ним подтягивался батальон пехоты, так же тихо, чтобы застать защитников баррикады врасплох, как кур на насесте.

Выхватив из-за пояса пистолет, Анрио наугад прицелился в солдат, идущих прямо на него, и выстрелил, вскричав:

— К оружию, граждане!

При звуке выстрела гребень баррикады мгновенно покрылся сражающимися. Раздался залп в направлении батальона — это ответили первые шеренги головной роты.

На подмогу им прибыли люди с других баррикад.

Началась бешеная пальба с обеих сторон. Монмартр утонул в дыму. Вскоре мостовая была усеяна трупами.

Среди них на этом поле чести лежал генерал Анрио, погибший от шрапнели. Бедный дон Кихот встретил смерть как герой.

Пока длился бой, баронесса де Нефвиль, выложив капитану все, что посчитала необходимым, благополучно добралась до своего дома в сопровождении двух солдат, которые, к несчастью, не знали, чем кончил повстанец, выданный ею на улице Монмартр.

Этот день, начавшийся в крови и ружейном грохоте, должен был стать последним для власти Бурбонов.

Вдруг стрельба прекратилась. Жирные буржуа, оказавшиеся против воли во главе движения, совершенно не поверили этой тишине.

Начались переговоры с герцогом Орлеанским. К принцу был отправлен парламентер с приглашением от Лафита. Герцог Орлеанский ответил, что прибудет в особняк Лафита на следующий день утром.

— Не завтра, — возразил Лафит, — а сию минуту…

Собравшиеся у финансиста депутаты шептались, беспокоились, распространяли панические слухи. Поговаривали о переезде в Пале-Руайаль!

Если герцог Орлеанский испугался, тем лучше.

Постепенно все разошлись. Особняк Лафита опустел. Среди победивших, недоверчивых и неосознающих свою победу, распространялось мнение, что партия проиграна. Однако она была выиграна без возможности реванша.

К одиннадцати часам вечера Лафит, которого поврежденная нога удерживала в кресле, остался только с Бенжаменом Констаном.

— Ну, — спросил Лафит, — что станется с нами завтра?

— Завтра? — Бенжамен Констан ухмыльнулся. — Завтра нас повесят!

В лагере победивших еще не знали о победе, и даже узнай они о ней, то не поверили бы. Однако побежденные, король и его окружение, переживали смятение и растерянность, достигшие высшей точки.

Мармон издал приказ, в котором объявлял, что ордонансы, причина войны между армией и народом, отменяются; с утра начались переговоры, провести которые доверено господину Мортемару, назначенному премьер-министром; армия уже не воюет с народом, но обязана заботиться о защите короля и членов королевской семьи. Маршал добавлял, что не в его интересах допустить в Париже вторую Сарагоссу.

Дофина держали в заблуждении, что произошел всего лишь мятеж и только из-за чрезмерной мягкотелости и ошибочных действий Мармона парижан не образумили и не приструнили. По сему поводу наследник выпустил прокламацию, имевшую совершенно другой смысл.

В ней он приветствовал и благодарил солдат за их рвение и энергию, которые те проявили, защищая Францию от людей, чье исступление нарушило вдруг мирную жизнь страны. Он поощрял подавление и заканчивал с пафосом: «Солдаты Франции, будьте горды своей миссией. Европа смотрит на вас!»