Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона

Анрио замолчал, видимо, чтобы собраться с мыслями и оживить воспоминания.

— Я буду краток, — продолжил он, — ибо время торопит, скоро рассвет, и долг зовет нас на баррикады… Я уже говорил вам, что влюбился, глупец, в эту женщину… Мы стали близки… Я совершил ужасную ошибку, доверив ей тайну, которая принадлежала не только мне… Был организован заговор с целью освобождения императора Наполеона, узника англичан на Святой Елене… Не открывая имен главных заговорщиков… ты был среди них, Ла Виолет… я достаточно много сказал ей о плане, чтобы об этом узнала полиция и предупредила англичан о предстоящем побеге… Я был арестован… и упрятан в тюрьму на долгие годы… Наконец, мне смягчили заключение. Перевели в Шарантонский приют… Меня держали там как сумасшедшего, меня, Анрио, старого солдата, у которого не было другого безумия, а это можно назвать именно безумием, кроме любви к этой женщине и веры в ее любовь, ее красоту, ее верность… Благодаря известным событиям, я смог вчера сбежать из моего застенка… В первое мгновение я думал лишь о том, чтобы бороться за народное дело и умереть за свободу нации. Для этого пришел на баррикаду и принял командование ею… Но в канун сражения я думал… Душой и умом чувствовал, что эту женщину ждет наказание, а так как она, вероятнее всего, ускользнет от народного суда, то ей не избежать моего… Ее деяния должны быть раскрыты и наказаны… мной! Все мои товарищи, которых она бросила в тюрьму, толкнула на эшафот, ждут отмщения. Я, единственный из выживших, судил ее… и приговорил! Единственно, почему я колеблюсь привести приговор в исполнение, так это потому, что являюсь и судьей и одновременно жертвой этой злобной женщины… Именно для этого я собрал вас здесь и привел сюда это ничтожество, которое смог бы убить как вредоносную тварь в любом темном углу. Восстание помогло мне с Лартигом проникнуть к ней, я захватил ее врасплох и привел к вам… Друзья мои, жду вашего решения…

— Ей поможет только пуля. Так я думаю! — сказал Лартиг.

— А ты, Ла Виолет? — спросил Анрио.

— Как и вы оба, я думаю, что эта особа — отъявленная гадина, — ответил солдат наполеоновской гвардии, — …и, как Лартиг, считаю небольшой потерей для общества пустить ей пулю в голову и подкинуть к тем храбрецам, что погибли вчера и позавчера… с обеих сторон баррикад… Н-да, там лежат более ценные, нежели она! Но я вам уже сказал, генерал, когда вы обмолвились о деле, всегда слишком тяжело убивать кого-нибудь вот так, хладнокровно, не в сражении и вдали от шальных пуль… Стрелять в безоружного мужчину противно, но в женщину…

— Остановись, Ла Виолет! Она не моргнув глазом отправила на смерть…

— Мне хотелось бы кое-что услышать от нее, — возразил Ла Виолет. — Раз мы судьи, а дама — обвиняемая, она имеет право защищаться… Ну-с, мадам, слышите? У вас есть, что ответить, может быть, опровергнуть сказанное только что?..

Баронесса де Нефвиль откинула вуаль и надменно оглядела судей.

— Мне нечего сказать, — проговорила она. — Ко мне проникли неожиданно, как злоумышленники. Схватили меня от имени так называемой повстанческой власти, которую я не признаю… Господа, вы привели меня сюда, угрожая пустить мне пулю в голову на первом же углу, если я буду сопротивляться, если захочу убежать… Я подчинилась силе… пошла с вами… Вы повстанцы, значит, разбойники. Вы сильнее меня, я не могу ни сопротивляться, ни протестовать… Делайте со мной, что хотите, но, надеюсь, вы недолго будете наслаждаться безнаказанностью. Войска еще вернутся… Придет подкрепление из Руана, Лилля, Орлеана… Париж окружат штыки и пушки. Вы не сможете устоять… Ваши баррикады будут разрушены, а бежавших защитников выловят и перестреляют… О! Вы можете убить меня, я буду отомщена!.. Ну же! Вас трое, да что это я говорю? Вас сто, тысяча против одной женщины, потому что весь квартал в вашей власти и внизу, в зале, через который мы прошли, вооруженные мужчины только и ждут вашего приказа, чтобы ворваться сюда и поддержать вас в храбром сражении… Ну же! Не бойтесь, у меня нет оружия… Это же ваше ремесло — убивать!..

Она с вызовом взглянула на них, желая, казалось, привести их в смущение, спалить пламенем своего взгляда и подавить незыблемой твердостью характера.

— Да, — вновь заговорила она, — я прошу у вас милости… единственной… когда вы будете убивать меня, не стреляйте в лицо. Для этого есть грудь, сердце… Избавьте меня от посмертного уродства. Я не хочу выглядеть безобразной после смерти и перепугать тех, кто швырнет мой труп на мостовую… Считайте это женским капризом, последним желанием приговоренной к смерти. Такие желания обычно исполняют…