Эдмон Лепеллетье - Сын Наполеона

Король вызвал к себе премьер-министра Полиньяка и спросил, какими силами тот располагает, чтобы обеспечить выполнение ордонансов. Премьер-министр ответил, что способен в течение нескольких часов стянуть в Париж 18-тысячную армию.

— Армии нужен командующий, — заметил король.

Следовало хорошенько подумать, поскольку требовался головорез, висельник и негодяй, который, не задумываясь, подрезал бы крылья всему благородному и отважному в стране. Выбор пал на герцога де Рагуза, бесчестного Мармона, который покинул Наполеона и предал родину накануне капитуляции Парижа.

Этого проходимца облекли неограниченной властью и наделили военной силой, достаточными, чтобы образумить парижан, если те вздумают выступить против ордонансов.

25 июля министр юстиции передал полный текст ордонансов главному редактору газеты «Монитор». Он должен был занять первые полосы.

В понедельник, 26-го, проснувшийся Париж узнал, что государственный переворот если не завершен, то по крайней мере начат. Естественно, первыми в курсе событий оказались журналисты. Среди них — Арман Каррель, руководивший новым печатным органом, тон которого резко отличался от привычного педантизма официальных газет. Назывался сей печатный орган «Националь».

Редакторы «Националь», едва ознакомившись с текстом ордонансов, направились к Дюпену, знаменитому адвокату, на открытии памятника которому Виктор Гюго заметил, что «в бронзе ему удается стоять прямо, хотя всю жизнь он гнул спину и пресмыкался!»

Дюпен отказался от предложенной ему чести встать во главе движения, в успех которого не верил. Законопослушный, он не поддерживал тех, кто, фрондерствуя, стремился протест превратить в бунт. Таковы были его принципы: личные спокойствие и безопасность прежде всего.

Приняв на пороге своего кабинета представителей прессы и узнав, что его просят выслушать депутатов, приглашенных на собрание, Дюпен ответил:

— Господа, в моем кабинете я даю юридические консультации по вопросам права. Но для тех, кого интересует политика, смею вас заверить, он закрыт. Прощайте, господа! Всего хорошего!

И закрыл дверь перед их носом.

Собрание все же состоялось. Вечером в редакции «Националь» было принято решение выдвинуть протест. Энергичный коротышка, сновавший между столами, заваленными грудой бумаг, взобрался на один из них, потребовал тишины и начал читать проект протеста, который только что составил.

Это был редактор «Националь», марселец Адольф Тьер. Проект выслушали, обсудили и одобрили. Молодой человек с удовольствием принял похвалу в свой адрес. Однако, заметив, что многие присутствовавшие при создании этого зародыша революции, бросавшего вызов абсолютной монархии, начали потихоньку рассасываться, Тьер, с присущей ему хитростью, не теряя самообладания, — сколько раз в течение своей долгой карьеры он еще продемонстрирует их — воскликнул:

— Подождите! Не уходите! Задержитесь! А подписи?! Нужно подписаться!..

Те, кто уже спускались по лестнице, испуганно остановились. Тьер снова вскочил на стол, расплескав содержимое чернильниц на зеленый ковер редакции.

— Под протестом, — крикнул он, — должны быть…

Он замолчал, пристально глядя на всех, будто гипнотизируя, и отчеканил:

— Здесь должны стоять подписи!

Спрыгнув на пол, взял перо и поставил первую подпись: Тьер. Рядом подписался Арман Каррель.

Об анонимности больше никто не заикался. Соблюдая очередность, подписались остальные — воистину стадо баранов, с той лишь разницей, что это были мыслящие бараны и каждый понимал, на какую бойню их ведут.

На следующее утро, 27 июля, во вторник, Мармон принял командование и приступил к охране порядка. Свой штаб он разместил в Карусели. Пока еще не было сделано ни одного выстрела. На перекрестках собирались толпы праздношатающихся рабочих, по большей части печатники. Они агитировали и подстрекали другие слои общества.

В пригородах еще не знали, что же решила буржуазия. Дело в том, что буржуазия сама точно не знала, чего ей хочется, кроме собственного блага.

Казимира Перье возмутил стиль протеста, он нашел его чересчур революционным.

Бойкий коротышка Тьер, обнародовав имена под протестом, прыгнул в дилижанс и укрылся в десяти лье от Парижа. Большинство депутатов, шкурой почувствовав приближение опасности, последовали примеру этого трусливого зайчишки.

По существу, ордонансы напрямую угрожали только прессе. Следовательно, можно было предположить, что трудящееся население останется безучастным и равнодушным к мере, которая, в общем, не ударяла по нему и не затрагивала его интересов.