Генрих Йордис фон Лохаузен - Верхом за Россию. Беседы в седле

— Но не привело ли бы то, — спросил всадник на рыжей лошади, — что римляне прервали здесь насильственно, и без них к, по меньшей мере, равноценному развитию?

— Раньше или позже, определенно, и, во всяком случае, к развитию более разнообразному, более многоцветному, более близкому к истокам. Ведь римляне все же, больше опустошили, без сомнения, окружающий их мир, нежели действительно обогатили его. Они уравняли все вокруг себя, сделали все одинаковым, перестроили все по своему образцу — точно так же, как мы, европейцы, сейчас поступаем со всей землей. Они называли это «цивилизацией» и убивали этим любую особенность, всякое своеобразие, сначала этрусков, потом всех остальных италиков, наконец, кельтов и иберийские племена. Они на западе надламывали их, как еще нераспустившиеся почки, а в Тоскане во всем ее процветании. То, что стало бы с ними без Рима, мы можем определить, во всяком случае, по нам самим. Мы еще говорим на языке из первых рук, не из вторых, как французы, испанцы и португальцы. Они дальше развивали не собственный язык, а кухонную латынь римской провинции. Их собственное, что передали им их предки, пропало при этом. Навсегда были засыпаны их источники. Ни один француз не умеет сегодня говорить по-кельтски, ни один португалец по-лузитански, ни один тосканец не знает этрусского языка. Связь с собственным происхождением отрезана. В начале всего стоит Рим, стоит — также и в отношении языка — развеянный по провинциям мусор уставшего, давно отчужденного от своего величия мировой город.

— Но затем, — возразил сидящий на рыжей лошади, — все же, пришло новое, молодые и неиспорченные народы наполнили римское наследие новым содержанием. Поразительно, что они еще сделали из этого! Если когда-то были опьяненные красотой создатели нового языка, если где-то были архитекторы нового стиля, то тогда среди норманнов Сицилии или рыцарей и миннезингеров Лангедока и испанской Реконкисты.

— И, все же, мой дорогой, — заметил третий, — различие остается несомненным. Хороший испанский язык или итальянский язык возвышается как архитектура, как обтесанный, доведенный до совершенной формы камень, хороший немецкий язык или русский язык, напротив, поднимается как образующее небосвод дерево.

Если они касаются друг друга, то созданное искусственно станет врагом естественно выросшего, в Эльзасе, во Фландрии, в Бретани, в Бискайском заливе, в Южном Тироле. Как, все же, говорили учителя французского языка в Страсбурге: «C’est plus chic de parier français» — говорить по-французски, это более элегантно. Ренегатское усердие отчужденных от их истоков кельтов. То, что отобрали у них, то и другие тоже теперь не должны иметь.

— Все же, вся французская нетерпимость в столь же малой степени, как и вся итальянская вряд ли спасла бы наследие Рима навсегда, — произнес офицер на вороном. — Для всемирного значения базиса в Юго-Западной Европе, захватов римлян не было бы достаточно. Только конкистадоры гарантировали дальнейшее тысячелетие латинскому миру. Если бы те горстки испанских и португальских авантюристов не перенесли бы его своевременно через Атлантику, наследие Вечного города однажды было бы мертво и было бы забыто. Только они создали надежный залог его существования: собственный континент. Второй такой, а потом еще третий — в Австралии — заняли англосаксы. Вглубь четвертого, самого большого из всех, мы как раз продвигаемся сейчас.

— И, вероятно, только потому, — объяснил занявший теперь середину третий, — что семьсот или восемьсот лет назад несколько скандинавских князей с их свитой сменили язык в Киеве и в Новгороде. Почему они сделали это? Вероятно, так было удобнее для них, возможно, они были умнее и понимали своих людей лучше, чем те их. При этом также их крещение могло сыграть роль, как у франков при Хлодвиге, потому что германский церковный язык был только при вестготах, но здесь в России, вместо западной церковной латыни уже очень скоро был церковнославянский язык. Возможно, это решалось также — больше чем в церквях — в женских комнатах и девичьих палатах. Многие варяги женились на славянках. Вероятно, германский язык тех дней не был достаточно гибок для них. Как и постель, язык будней — это тоже сфера влияния женщины. Как часто здесь больше выигрывали или проигрывали, чем в битвах мужчин. В Киеве говорили по-скандинавски еще до четырнадцатого века — как в северо-западной Франции на фламандском. Но какая нам, однако, польза от этого сегодня? Теперь от нас зависит, вновь, по крайней мере, частично обрести то, что чужое легкомыслие отдало шаг за шагом. Во время Великого переселения народов люди еще понимали друг друга от Андалузии до предгорий Кавказа. Почти непрерывно широкая дуга говорящих на германских языках народов охватывала все северные берега Средиземного моря. От них всех остались только мы одни, обломали крылья с двух сторон, сначала вестготско-франкское, потом варяжское. Франки стали французами, русы — славянами. Еще сегодня только названия стран выдают их германское происхождение: Франция — империя франков, и Россия, страна «русов», норманнских гребцов.