Дмитрий Медведев - Это было под Ровно

Стехов со своими товарищами уже был здесь, в лагере Кочеткова, но о Саше Творогове и Пашуне по-прежнему никто ничего не знал. Как в воду канули люди!

Не все гладко прошло и у Кочеткова. Когда его группа выбрасывалась, один – уже пожилой партизан, Калашников, – повис на парашюте между деревьями на довольно большой высоте. Его долго искали, наконец нашли. Калашников, как увидел своих, не стал дожидаться, пока его снимут, взял финку, обрезал у парашюта стропы и упал на землю. Встать он уже не мог – одна нога оказалась сломанной. Теперь он лежал в землянке, у железнодорожного сторожа, в полукилометре от станции Толстый Лес, а наш доктор, Цессарский, и партизаны тайком навещали его каждый день.

За какой-нибудь час нам приготовили обед. Меня угостили печенью жеребенка, зажаренной на свиной тушенке. Получилось довольно вкусно.

Нельзя было терять ни минуты. Мы сразу же отправили людей на разведку в разные направления. Следовало узнать, можем ли мы здесь и дальше принимать наши звенья, или немцы пронюхали что-нибудь о лагере. Под вечер я и сам пошел проверить, как охраняется лагерь, как расставлены посты. Обошел вокруг, перешел через большую поляну и углубился в лес.

Недаром станцию назвали Толстый Лес. Лес вокруг, действительно, могучий. Вековые дубы, березы, сосны, ели и мелкие деревца меж ними образовали густой, непроходимый массив. Там, где я шел, не было ни единой тропинки. Решил возвращаться. Но минут через десять понял, что иду не туда, куда следует. Повернул левее, прошел еще минут десять, опять чувствую – не туда направился. За это время солнце зашло, и я совсем потерял ориентировку.

«Вот стыд! Подумать только: командир отряда – и в первый же день заблудился!»

Я, признаться, был о себе лучшего мнения. Родился я в Белоруссии, в детстве часто ходил в лес за грибами, ягодами, орехами. По солнцу, веткам, корням мог определить, где юг, где север. Семь месяцев недавней партизанской жизни тоже, кажется, чему-то научили меня. И вот теперь сплоховал. От падения с парашютом спина еще болела, но я, как когда-то в детстве, быстро вскарабкался на верхушку огромного дуба. Смотрю – лес кругом, и все. Но вот заметил – вьется из лесу тонкой струйкой дымок. Значит, лагерь там. Засек по компасу этот ориентир, слез с дуба и пошел.

Добрался до лагеря в полной темноте. У костра сидели партизаны. Я присел тут же на пенек. Хотелось отдохнуть и послушать товарищей. Разговор шел об испанце Ривасе. Ривас был механик по самолетам, и мы взяли его в свой отряд как специалиста. Он летал со звеном Стехова. Молодой партизан рассказывал:

– Ну, значит, собрались мы на костер. Сделали перекличку – нету Риваса. Пошли искать. Темно, ничего не видно. Мы нет-нет и крикнем: «Ривас!» Ночью искали – не нашли. Рассвело. Опять командир отправил нас на поиски. Целый день бродили по лесу. Нету Риваса! И вот уже к вечеру напал я на болотце в лесу. Посреди болотца стоит только одна осинка, да и та тонкая. Вижу, за ней кто-то прячется. Я сам за куст – наблюдаю. Голова у человека за осинкой, а фигура вся видна. Обмундирование, смотрю, наше. Ну, конечно, Ривас! Вышел и кричу: «Ривас! Выходи!» А он в ответ: «Камуфляж! Камуфляж!» Вышел наконец, обрадовался, лопочет по-своему, обнимает меня. А потом вдруг вытаскивает из-за пазухи живого голубя. Откуда он взял его и зачем ему этот голубь понадобился, не знаю.

Партизаны засмеялись, глядя на Риваса. А тот, маленький, тщедушный, с блестящими черными глазами, тоже смеется, понимая, о чем идет речь.

– Ну, а голубя он съел, что ли? – спросил кто-то.

– Да что вы, он и мухи не обидит, не то что голубя! Он для голубя потом пищу искал. Только недолго ему пришлось с ним нянчиться: улетел голубь-то.

Лишь спустя полгода, когда Ривас научился немного говорить по-русски, он рассказал нам про свои страхи, когда очутился один в лесу. Огни светлячков казались ему глазами тигров. А голубя он поймал, чтобы съесть, если не скоро отыщет своих.

Настроение у всех было приподнятое. Новая обстановка как-то увлекала. Тут же нам показали «клумбу», которую партизаны сделали из светящихся гнилушек. Радистка Лида успела уже прицепить крохотную гнилушку к волосам. Она светилась, как драгоценный камень.

«Пусть пока порадуются», – думалось мне. Я-то хорошо знал лесную «поэзию» с комарами, сыростью и тлеющим костром.

Через два дня мы приняли еще одно звено парашютистов.

Самолет высоко пронесся над нашими кострами. Костры горели так ярко, что осветили и пролетавший самолет и тучи на небе.