Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Так легче.

К четырнадцати годам я прочла всего Тургенева, запоем читала «Войну и мир», любила Пушкина, Лермонтова и многих русских поэтов. Любовь к стихам подогревала мама. Я часто просила ее почитать наизусть. Она опускала голову, задумывалась, улыбалась неопределенно, глядя в пространство.

— Что же тебе прочесть?

Потом, позабыв о моем присутствии, начинала:

Классика классикой, но если попадался модный бульварный роман, тоже учитывались, а родители возмущались:

— Как вы можете читать такое!

Из французов «шел» у нас в то время Виктор Гюго. Мы по очереди оплакивали Гуинплена, Эсмеральду, Жана Вальжана и обиделись за Гюго после одной тети Лялиной истории к случаю. У нее в клинике был больной, образованный, по ее словам, француз. Так вот он на вопрос тети Ляли, кто, по его мнению, является самым выдающимся писателем Франции, подумал, вздохнул и ответил:

— Helas, Victor Hugo [10] Увы, Виктор Гюго. (франц.). .

Другой забавный случай был у мамы. Где-то они с Сашей познакомились с французом. Учителем литературы, между прочим. Разговорились. Разговор зашел о русских писателях. Учитель литературы выразил своим русским собеседникам сочувствие по поводу бедных-бедных Пушкин, Лермонтофф, Некрасофф , не сумевших, несмотря на свою сладкозвучность, выразиться в стихах до конца, так как писали не на родном языке. И когда мама удивленно уставилась на него:

— А на каком же языке они писали?

Тот, без тени смущения, ответил:

— На французском, разумеется. У русских письменность отсутствует. Русский язык — диалект.

Мама смертельно обиделась и, кажется, была не очень почтительна с учителем литературы при расставании.

Helas — Увы! Во Франции многие были убеждены, что Россия — это заснеженная равнина, по которой бегают дикие звери. Даже открытка такая была. Мужик в лаптях, в армяке ведет на поводке белого медведя, а внизу написано: «Торг белыми медведями в Москве на Красной площади».

На день рождения тетя Ляля подарила мне энциклопедический словарь Малый Ларусс . Я была счастлива, носилась со словарем, разглядывала картинки. Но… в Ларуссе можно было прочесть, например, такое: «Суворов или Суваров, Александр. Русский генерал, родился в Москве. Подавил восстание поляков в 1774 году, боролся против революционных армий в Италии. Был разгромлен Массена под Цурихом. Это был очень способный генерал, но бессовестный и бесчеловечный». Все.

Со мной был случай. В самом начале учебы в лицее я услышала на уроке географии:

— Запомните, дети, самая большая страна в Европе — Франция.

Я подняла руку.

— Но, мадам, самая большая страна в Европе — Россия!

— Россия? Да будет тебе известно, Россия находится не в Европе, а в Азии. Сядь на место и не фантазируй.

Я села на место. Одноклассницы иронически на меня посмотрели.

Русские книги приносить в лицей не решалась, читала французские, и сама не заметила, как литературные мои успехи быстро пошли в гору. Мои сочинения стали частенько зачитывать вслух в классе. Мадам Байтоне, прекрасная литераторша, всегда огорчалась:

— И вот за такое прекрасное сочинение я вынуждена снижать отметку. Ах, как много ошибок!

Она единственная, кто никогда не преследовал меня за левую руку. Ей было совершенно безразлично — как. Хоть ногой пиши, лишь бы хорошо.

За чтение на уроке алгебры я чуть не вылетела из лицея. Преподавала этот кошмарный предмет некая мадам Симон, злючка, каких свет не видывал. Все девочки терпеть ее не могли. Любимым развлечением было воткнуть в шерстяную кофту мадам Симон булавку с ниткой, с рыбкой, вырезанной из бумаги, на конце, а потом подсматривать в щель двери, как она шествует по галерее с лихо развевающимся хвостиком.

Симон поймала меня на месте преступления. Подошла к парте, нагнулась, сняла с моих колен книгу. То были «Отверженные» Гюго.

— Вот, — подняла она над головой маленький томик, — полюбуйтесь!

Девочки оторвались от тетрадей и уставились на меня.

— Мало того, что эта особа плохо успевает по нашему предмету, она еще умудряется читать совершенно неприличные книги. Ступайте к мадам директрисе, и пусть исключение из лицея будет самым слабым для вас наказанием.

Я собрала ранец и отправилась получать самое слабое наказание, недоумевая по дороге, почему вдруг «Отверженные» Гюго неприличная книга.

Тоненькая и кудрявая мадам директриса погружена была в кресло. Ноги она водрузила на электрический камин: зимой в лицее было довольно прохладно. На коленях ее лежала толстая тетрадь, и в ней она что-то торопливо записывала. Приподнятые брови и строгий взгляд не предвещали ничего хорошего.