Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Я вам помогу, — тихо сказал он и взялся за длинную ручку кастрюли.

Мы двинулись по улице гуськом. Старались делать мелкие шажки, чтобы не плеснуть на себя горячим варевом. Часто останавливались передохнуть и размять слипшиеся пальцы. Наш добросовестный помощник терпеливо останавливался вместе с нами. Молча ждал, и печальными глазами смотрел в перспективу улицы. С нами почти не говорил, только о деле:

— Мы можем еще раз передохнуть… Нет, нет, я доведу вас до самого дома, мне некуда торопиться.

Он довел нас до ворот, поставил кастрюлю на каменную тумбу и поплелся дальше, потерянный, сгорбленный. Даже не пожелал выслушать до конца наши благодарственные речи. Кивнул, махнул рукой, и вскоре мы потеряли его из виду.

Айн-топф уплетали за обе щеки, даже мама поела немного. Саша недоверчиво разглядывал каждую ложку, пожимал плечами, хмыкал.

— Да что ты ковыряешься? — раздражал он меня, — вкусно же.

— А я ничего не говорю — вкусно, — погружал он ложку в самую гущу, — но непонятно.

— Что тут непонятного? — налила я ему еще один половник.

Мы сидели на кухне втроем. Саша не ответил, уставился в тарелку, думал о чем-то. Я подтолкнула его под локоть:

— Ешь.

Он тряхнул головой, словно проснулся.

— Не хотел говорить при всех. Там, на дороге, был обстрел. Налетели два самолета… и на бреющем… по толпе.

— Как же это? — опустила я ложку.

— Вот так. Постреляли и смылись. На дороге… впрочем, бог с ними, с подробностями. Но как прикажете теперь это, — он поднял ложку, — с тем совместить? Или это, чтобы мы им лишних хлопот не доставляли? А то передохнем, пахнуть начнем — какая возня, подумать только!

— Нет, здесь другое, — отбросил ложку Сережа, — они растерялись. Они не рассчитывали войти в пустой Париж. Как же! Явились победителями, а никто не встречает. Ни по-хорошему, ни по-плохому. Надо же им как-то проявить себя. Вот и наварили супу.

— Кто? Немцы? Растерялись? — Саша отрывисто хохотнул, — да я, голубь вы мой сизокрылый, Сергей Николаевич, три года против них в окопах сидел. И, уж поверьте, знаю, что это за цаца, немчура. Растерялись! Они заигрывают с оставшимися, вот что! Дескать, вы послушные — вам баланду. А непослушным — пулю!

— Так что ж теперь — не есть? — спросила я.

— Да уж, — наклонился над тарелкой Саша, — подлая штука — человеческое естество.

— Знаете что, — стала я собирать пустые тарелки, — важно, чтобы мы не пухли с голоду. Немцы, черти, кто угодно. А мы с Таткой будем ходить и брать еду. И пусть кормят, раз они такие сволочи. Кто их просил лезть? — я подсела к Саше, — скажи, там было много убитых?

— Нет, — Саша потянулся за сигаретой, — несколько раненых, паника. Там больше подавили друг друга, — сигарета сломалась, он отшвырнул ее, — пакостники! С пулеметом против безоружных! А ты, как дурак, сидишь в кустиках и ничего не можешь. Даже обругать мерзавца. Он же не слышит. Он в самолете.

Саша резко поднялся и ушел к маме.

— Я помогу, — подхватился Сережа, когда я понесла тарелки в раковину.

— Да что там мыть, три тарелки всего. Посиди, покури спокойно.

— Наташа, Наташа, — не послушался он и снял с гвоздика кухонное полотенце, — дай хоть что-нибудь делать буду. Это что же, сидеть сиднем взаперти и немецкую похлебку жрать?

Я долго мыла каждую тарелку, медленно водила тряпкой по чистому. Сережа подолгу тер каждую, уже сухую, блестящую. Мы смотрели в глаза друг другу, любя и сочувствуя. Все двигалось своим чередом к неведомой цели. От нас ничего не зависело.

На другой день мы вооружились удобным ведерком, лагерным котелком и молочником и отправились с Таткой на добычу.

Постепенно налаживались связи. Как и мы, почти все русские сидели на месте. А через месяц стали помаленьку возвращаться французы. Появились соседи, дом ожил. К нам приходили расспрашивать, как мы тут устроились при немцах, рассказывали о своих мытарствах.

В городах, в деревнях, хоть и своих, беженцев не очень-то привечали. Отели сразу переполнились, на постой в частные дома никто не брал. Даже стакан обыкновенной воды из-под крана выносили за плату. Были исключения, но парижане остались недовольны поведением соотечественников.

Над людскими толпами носились немецкие самолеты. Иногда стреляли, а больше разгоняли, наводили панический страх. Многие похоронили своих близких на обочинах дорог, многие потеряли детей, многие, возвратившись, обнаружили разграбленные квартиры. Поживились мародеры в пустом городе.