Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Это была, действительно, лишенная растительности местность, с лютыми ветрами зимой и палящим зноем летом. Там действительно умирали от тифа солдаты, да еще и расстреливали их после очередных бунтов с требованиями качественной воды и пищи. В лагере царила никому не нужная муштра, разнузданный, никем не контролируемый российский произвол. Все это делалось, чтобы, собравшись с силами, идти отбирать у большевиков Россию. Сил оказалось недостаточно, лагерь прекратил существование, оставив после себя кресты на могилах русских солдат и офицеров.

Дядя Костя избежал этой участи. Его никогда не трогали. Он был единственным мужчиной в многодетной семье.

О чем еще говорили брат и сестра, шепотом, в ночи, в бывшей монастырской келье на забытом людьми и Богом турецком острове Антигона? Дядя вспоминал жену, все разгадывал тайну ее исчезновения, но надежды на возможную встречу не было в его голосе. Договаривались они в ближайшее воскресенье поехать в Константинополь на дедушкину могилу, заказать молебен, полить цветы. Я смутно понимала, что дедушка ушел только из нашей, из детской, жизни, а взрослые помнят его и горюют.

Иногда, проверив, уснула ли я, мама начинала жаловаться на донимающих в ресторане клиентов.

— И вино заставляют пить, и кокаин нюхать. Отказываться нельзя, сам знаешь. О, грехи наши тяжкие…

Рассказывала мама про какую-то свихнувшуюся Настю Лозовую. Я думала, речь идет о сошедшей с ума женщине, но мама пробормотала стишок из популярной ресторанной песенки:

И стало совсем непонятно.

Беспокоились они о будущем. Его-то, при всей внешней привлекательности острова, не было ни для них, ни для нас. А еще шептала мама о неутолимой тоске по театру.

Через некоторое время дядя Костя спохватывался и торопливо говорил:

— Спать, спать, поздно уж, спокойной ночи, девочка.

Они с мамой торопливо крестили друг друга, и он уходил.

Ночные дядины посещения будили тревогу. Я начинала бояться за маму, за тетю Лялю. А вдруг они от такой жизни тоже свихнутся, как Настя Лозовая, и будет… Саккизагач. За бабушку начинала бояться. Она старенькая, может умереть. Что тогда?

Беззаботная с виду жизнь начинала представляться зыбкой, как песок в одном месте на берегу моря. Думаешь — там твердо, а на самом деле ступишь и провалишься до колен. Если долго стоять, еще больше засосет.

Настроение портилось, я начинала плакать. Мама прижимала меня к себе, к своему всегда прохладному телу.

— Да что ты, маленькая, да что ты, господь с тобой!

Сквозь слезы я поверяла ей свои страхи.

— Вот глупышка. Наслушалась взрослых разговоров. И вовсе это тебе ни к чему. Спи, Наташка-букашка, все будет хорошо, все будет хорошо…

Уговаривая, сама засыпала на полуслове. А я таращилась на луну в окне, круглую, резко очерченную по краям, словно в черной бумаге прорезали светящийся кружок.

Наступала тишина с неумолчным звоном цикад, таким густым, что временами он становился как бы и неслышным. Тогда я поворачивалась к стене и засыпала. Проснувшись поутру, обнаруживала возле себя пустое, давно остывшее мамино место.

Бытие. — Пожар. — Собачий остров. — Седьмое общежитие. — Нансеновский паспорт

Небольшая русская колония на Антигоне была на редкость спокойной и дружной. Сколько всего народу проживало в монастыре, сказать не могу. В доме было несколько подъездов, два этажа, и заселить их постарались плотно. Постепенно многие перезнакомились, стали дружить семьями. У нас часто бывали Олсуфьевы с девочками Никой и Женей. Девочки смотрели свысока, играли в наши игры снисходительно, словом, задирали носы.

Заглядывали на огонек и Херасковы, семейство бывшего учителя гимназии. Учитель и адвокат работали в порту грузчиками.

Все понемногу устроились. Женщины большей частью, как мама и тетя Ляля, кельнершами. Сын старухи Рыжовой подметал теннисный корт в английском консульстве. Волжанинов, тот молодой офицер, что приехал с женой и сыном без всяких вещей, заменил в ресторане дядю Костю, когда тот сделался рыбаком.

Славные они были, эти Волжаниновы. Никогда не ныли, всегда всем были довольны. А самым необходимым постепенно обзавелись. Еще, помню, бабушка всегда отдавала Волжаниновой маленькие Петины вещи для их сыночка Митеньки. Это вообще было принято — передавать не до конца изодранные детские вещи следующему поколению. Мы с Мариной донашивали платья Жени и Ники, и ничего постыдного или предосудительного в этом никто не усматривал.