Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

Учиться с бабушкой было легко и весело. Она часто прерывала урок, рассказывала интересные истории про Россию, как сама училась в Смольном институте, и какой у них был замечательный бал в день выпуска, и как она познакомилась с дедушкой на этом балу. Она много рассказывала нам и про него. Про турецкую войну, про службу в Ташкенте. Дедушка представлялся нам сказочным богатырем, молодым и непобедимым.

Наговорившись, спохватывалась:

— Опять заболталась, а задачки ни одной не решили.

И начинала таинственно, поглядывая поверх очков:

— Наташа сорвала три фиги, Мариночка тоже три, а Петя — четыре. Сколько всего будет?

Под бабушкину руку подлезла Татка, заглядывала ей в рот и шепотом спрашивала:

— А мне они дадут?

Во время наших занятий она вела себя тихо или делала вид, будто тоже читает. Подносила книгу к самому носу, вытягивала губы и бормотала: «Киляма, каляма, гудика».

Пустыми вечерами, если мы знали, что мамы не приедут из Константинополя, засиживались перед керосиновой лампой за игрой в лото. Часов в десять Татка начинала тереть глаза.

— Бабушка, пойдем делать «амень».

Это означало, что ей все надоело, и она хочет спать.

В соседней комнате, одетая в длинную до пят рубашку, Татка молилась, повторяя за бабушкой «Отче наш». Договорив молитву до конца, до слова «аминь», она делала хитрую мордочку и показывала на дверь:

— А «амень» там!

И никто не мог понять, что это значит и где находится таинственный «амень». Но бабушка однажды догадалась спросить:

— Где «амень», Таточка, покажи «амень».

Татка охотно соскочила с постели и, путаясь в подоле рубашки, повела ее в соседнюю комнату. Там, над нашей с мамой кроватью, висела тряпочка, изображавшая коврик, с едва заметным, вытершимся оленем.

— Вот, — показала Татка, — «амень».

И смотрела на всех страшно довольная.

В числе других уроков был у нас еще Закон Божий. Бабушка рассказывала библейские истории, читала вслух Евангелие и объясняла непонятное. С особым увлечением мы слушали про Ноя, про казни египетские, про бегство евреев, про Иова, про жертвоприношение Авраама. А еще мы любили, когда бабушка слабым, чуть дребезжащим голосом пела:

Наслушавшись библейских историй, мы бросили играть в Страшного Турка и взялись за Ноя. Из стульев строили ковчег, накрывались сверху одеялами, сажали с собой каждой твари по паре — кота Минуса и собаку Ксипси. Сорок дней и ночей плыли по водам, Господь Бог — Татка — отверзал хляби небесные, поливал нас из лейки, в которой, конечно же, не было ни капли воды.

Моим задушевным, самым верным другом в то время был Петя. Соседские дети дразнили нас женихом и невестой, но это была неправда. Мы всегда оставались братом и сестрой. Мы часто уединялись, поверяли друг другу секреты. Петя мечтал о путешествиях в дальние страны под впечатлением бабушкиных пересказов Фенимора Купера. Глаза его горели, побежденные индейцы разбегались в разные стороны. Несмотря на проказы, Петя был мечтательным и застенчивым мальчиком. Он обожал мать, но чувства свои особенно не проявлял, лишь ходил за ней по пятам, если она бывала дома. Тетя Ляля даже сердилась:

— Петя, что ты ходишь за мной как на веревочке привязанный? Иди, займись каким-нибудь делом.

Тогда Петя начинал беситься — скакал по комнатам на воображаемой лошади, прыгал на кровати или подкрадывался к Марине и подкидывал ее косы.

— Петька! — отмахивалась Марина, — не мешай мне! Видишь, я думаю.

Странная она была девочка, Марина, молчаливая, мрачноватая. Иногда на нее «находило». Она начинала прятаться от всех, сидела в дальней комнате, глядя перед собой в одну точку. Бабушку это очень волновало, она шепотом докладывала возвратившемуся поздно вечером дяде Косте:

— На Мариночку снова молчун напал.

Дядя Костя на цыпочках приближался к Марининой кровати и тревожно вглядывался в лицо спящей дочери.

Но бывали вечера, когда все семейство собиралось вместе. За ужином, за разговорами, время летело быстро. Я замечала, как мама все чаще и чаще трет лоб. Тогда я пристраивалась за ее спиной, вытаскивала шпильки из золотой прически. Мама очень уставала от толстой косы. С последней шпилькой коса падала, чуть-чуть не доставая кончиком до полу, а мама становилась совсем молоденькая.