Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга первая

— Божественно! — закатывала глаза Мари-Роз, — у вас, Рене, изумительный голос.

Тот смущенно опускал голову, трогал струны, и снова лилась песня.

В середине ночи костер погас. Мсье Пьер, набравшись сухого винца, тут же уснул, завернув ноги в край одеяла. Я стряхнула наваждение и тронула Мари-Роз за плечо. Она кивнула, поднялась, расправила оборки платья. Рене и Жозеф проводили нас до самого лагеря.

Корсика (продолжение)

На следующий день по дороге на пляж меня перехватил Коля Земсков и обрушился с нотациями:

— Ты, Наташа, окончательно с ума сошла?

Я не поняла, о чем речь, никакой вины за собой не знала.

— В чем дело?

Он заставил сесть рядом с ним на песок и начал выговаривать:

— Была девчонка как девчонка и, на тебе, с корсиканцами спуталась!

Я обиделась до глубины души.

— Как это — спуталась? Да как ты смеешь! По какому праву ты читаешь мне проповеди?

— Я не люблю, когда русские девушки ведут себя неприлично.

— С чего ты взял, что я веду себя неприлично?

— Ты ходила вчера на мыс?

— Да, ходила. Но, во-первых, не одна, а с Мари-Роз.

— Чихать я хотел на твою Мари-Роз, мне до нее дела нет, она француженка. Ты — русская, и я не могу слышать, когда о русских девушках говорят плохо.

Я взбеленилась, чуть не наговорила чепухи. Зло разобрало. Такой чудесный, такой незабываемый вечер, а эти… Следили они за нами, что ли? И теперь по всему лагерю шипение: «Наташа и Мари-Роз с корсиканцами спутались, откололись от дружного коллектива!»

Я пропустила сквозь пальцы струйку песка.

— Вот, что, дружок. Не такая уж я отпетая, как некоторым могло показаться. И постоять за себя, в случае чего, смогу. Не маленькая. А если кому-то захотелось почесать язык — его дело. Мне это в высшей степени безразлично. Все? Я могу быть свободна?

— Можешь, — пожал он плечами, недовольный собой и мной, — еще одно. Я запрещаю тебе заплывать далеко в море.

— Боишься, утону? — прищурилась я.

— Боюсь лишних неприятностей для себя, если утонешь. В некоторой степени я за всех вас отвечаю.

Я пообещала Коле не заплывать далеко, но с условием, если он, отвечая за мою безопасность, снимет с себя ответственность за мою нравственность. Кажется, у меня получилось довольно ехидно.

Ушла я от него, прихватив полные пригоршни песка, сыпала перед собой, беззаботно напевала:

— Сею-вею, сею-вею!

Как больно, как нехорошо на душе было. Будто в коровью лепешку влезла. Нехотя вошла в море, нехотя поплескалась возле берега и неожиданно для себя самой убежала в палатку лить слезы.

А через пару дней Рене и Жозеф познакомились с нашими парнями. Их стали принимать в лагере как своих, и разговоры о моем неприличном поведении заглохли сами собой. С Колей я вела себя, словно никакого разговора не было, но тренироваться совсем перестала.

Уже никто не удивлялся, не роптал, когда к лагерю лихо подкатывала машина мсье Пьера и останавливалась неподалеку от нашей палатки, слегка накренившись на пологом откосе. Это Рене или Жозеф приезжали из Аяччо, предупредить об очередной поездке на утро. Я согласилась с ними ездить, но при одном условии. Возвращаться в лагерь обязательно в тот же день. Условие было принято, неукоснительно выполнялось, между нами установились хорошие приятельские отношения. Мне никто не мешал изучать Корсику, Мари-Роз — кокетничать с Рене.

Обычно договаривались с вечера. Утром мы с Мари-Роз до восхода солнца выбирались на шоссе. Вскоре из-за поворота появлялась машина, мы усаживались, и начиналась бешеная гонка то вдоль моря, то в глубину острова мимо огненно-рыжих скал, мимо сливающихся в одну полоску дорожных столбиков, с короткими остановками на отдых.

Останавливались обязательно возле фонтанчиков, искусно сложенных в плоские четырехгранники из тщательно подобранных окатышей. Крупных вдоль ребра, мелких на остальной плоскости. Все сооружение было примерно в человеческий рост. Мне нравился обычай пить не прямо из отверстия, просверленного каким-то первобытным способом в гранитном булыжнике, а по-особому. Полагалось сорвать с ближнего куста жесткий лист, вставить черенком в отверстие, и только после этого припадать пересохшими губами к ледяной струе. До чего же она была вкусна, корсиканская водица, рожденная в темных недрах!

Вечером братья ссаживали нас возле лагеря и катили домой, а мы ужинали и заваливались спать, утомленные долгим днем. Все виденное при ярком свете продолжало медленно кружиться, разворачиваться фантастическими панорамами, стоило закрыть глаза. Я совершенно перестала ходить на танцы, до кислых физиономий несостоявшихся ухажеров мне не было никакого дела.