Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая

— Товарищ Ковальчук! Иван Павлыч! Пощадите! Последний раз! Дети! Четверо детей, жена больная! Что хотите, только не подводите под статью! Умоляю! — голова его стукнулась о сиденье стула, и он зарыдал, конвульсивно сжимая и разжимая кулаки.

— Гад ползучий! — прошипел сквозь зубы товарищ Ковальчук, — у тебя дети. А у него?

Сергей Николаевич потащил Ковальчука в другой конец зала.

— Послушайте, я уйду, уволюсь. Я уже давно решил. А этого отпустите. Я вас прошу!

— Жалко? — зло осклабился Ковальчук.

— Жалко! — подтвердил Сергей Николаевич.

— Ну-ну, — усмехнулся фининспектор, — его счастье, я сегодня здесь не официально.

Он взял пальто, решительно оделся, схватил папку и ушел. Хлопнула за ним дверь. Сидоркин конвульсивно моргнул.

Без работы Сергей Николаевич не остался. Все уладилось наилучшим образом. Произошло это, можно сказать случайно, хотя и не совсем случайно, а по воле людей из соседнего дома. Эти люди давно наблюдали за Улановыми, но не решались сделать первый шаг к знакомству. Боялись показаться навязчивыми.

В один из мартовских серых дней рано поутру Наталья Александровна спустилась во двор и вошла в сарайчик за нарубленными дровами. А их-то, нарубленных, и не оказалось, родненьких.

Наталья Александровна выволокла наружу полешко поменьше, водрузила его плашмя на измочаленную многочисленными порубками плаху, вооружилась топором. Показалось, будто в соседнем сарайчике тоже кто-то возится, но она не стала отвлекаться, сосредоточила все внимание на кончике топора.

Первый удар чуть не пришелся по ноге, а полешко отскочило в сторону, как живое. Вторым ударом она выбила щепку и едва не лишила себя глаза. Третьего удара не последовало. Наталья Александровна села на узкую скамейку и заплакала.

Во дворе было пусто. Изъеденный оттепелью ноздреватый снег покрыт был пятнами высыпаемой на него печной золы. От старой голой березы до столба, врытого в землю, протянута была веревка, на ней повисли в безветрии детские застиранные пеленки. Наверху, в пустых проемах окон третьего этажа их дома, виднелись штукатуры. Кое-где плотники вставляли рамы. Дружно стучали молотки. Возле крана с водой, где еще сохранились остатки грязного снега, девочка лет пяти, закутанная крест-накрест, в клетчатый хлопчатобумажный платок, катала на санках совсем маленького мальчика. Места для разгона санок не хватало, малыш часто задирал ноги в валенках и сердито кричал: «Земля! Земля!»

— Вы Наталья Александровна Уланова?

Наталья Александровна быстренько вытерла рукой глаза и обернулась. Возле скамейки стояла женщина лет сорока, полная, в таком же, как у нее самой неопределенного цвета ватнике.

Наталья Александровна не торопилась ответить на приветливую улыбку женщины, и стала ждать привычных вопросов о Франции, о Париже.

— Мне говорил о вас Константин Леонидович. Я — жена начальника Брянстройтреста Мордвинова. Меня зовут Ольга Кирилловна. Приходите к нам сегодня вечером на чай. Мы с мужем будем очень рады. И давайте, я разрублю ваше полено. Смотрите, как это делается. Ставите стоймя и стараетесь попасть топором прямо посередке.

Тюк! Полешко распалось на две половины.

Вечером Наталья Александровна и Сергей Николаевич отправились в гости. Бревенчатая изба, где временно жили Мордвиновы, находилась неподалеку, стояла торцом к задворкам их четырехэтажного дома и казалась крошечной по сравнению с ним.

Улановых встретили ласково. В большой, но казавшейся тесной из-за невероятного количества мебели, поставленной впритык одна вещь к другой, был накрыт к чаю круглый стол. Над столом висел оранжевый абажур с бахромой, на окнах стояли горшки с цветами. С цветами в полном смысле этого слова. Все цвело: герани, алые, розовые; китайская роза, бегония. Много там было всяких растений, ухоженных, сочных, довольных жизнью. Они и создавали уют в заставленной комнате.

Хозяева пригласили гостей за стол. Сели все вместе: четверо взрослых и две девочки, одна десяти, другая четырнадцати лет, обе темноволосые, с туго заплетенными косичками. Только у старшей они были уложены корзиночкой, а у младшей свисали по обе стороны лукавой мордашки.

Сама Ольга Кирилловна была гладко причесана со лба, толстая темная коса закручена на затылке узлом. Округлые брови точно очерчивали выпуклый, без единой морщинки лоб. Светлые глаза, блестящие, опушенные длинными ресницами, смотрели на мир приветливо и открыто. И вся она с румяным от самовара круглым лицом, с пунцовыми губами, с пуховой шалью на круглых и пышных плечах, с высокой грудью, в пестренькой ткани домашнем платье, излучала покой, и, казалось, ничто и никогда не сможет ее вывести из этого состояния.