Олег Ждан - Государыня и епископ

Все было готово к встрече, каждый знал, что делать, и, наверно, все чувствовали себя более-менее спокойно, все, кроме него. На случай, если императрица будет въезжать в город ночью, заготовлены дрова для костров по обе стороны дороги — на длинную версту перед городом через каждые тридцать-сорок аршин. На рассвете мужики начнут забивать телят и молодых бычков, бить гусей и кур, а повара возьмутся готовить праздничные блюда. Единственно, не приготовили лимоны для императрицы, но если она так любит их, могли бы повара возить с собой, поскольку, в самом деле, — где в Мстиславле лимоны? Без пива свита государыни обойдется, а вот хорошее французское вино будет: еще летом закупил в Могилеве двадцать бутылей французского вина да десять отжалеет скупердяй Ждан-Пушкин. Приготовят повара и гостинцы в дальнейшую дорогу: свежие хлеба, яйца, мясо, твороги и сметаны. Не столь уж долог путь до Новгород-Северска, где предусмотрена очередная остановка и новая перемена продуктов, но мало ли что может стрястись в дороге, пусть будет такой надежный запас.

Печи и грубочку сложил замечательный городской печник Максим Кабанец, украсил немецким кафелем, — а вдруг захочет погреть косточки, не так уж молода она, хозяйка земли русской, хотя думать так, а тем более говорить, нельзя — во-первых, императрица, во-вторых, женщина, а у таких особ возраста нет. Печи уже дважды хорошо протоплены, испробованы на жару и дымность, свежее постельное белье еще раз просушено, кровать императрицы украшена кружевами, матрас и подушка положены пуховые. Не все, однако, удалось решить к общему удовольствию: к примеру, нужно ли, точнее, можно ли поставить у кровати императрицы ночную вазу? С одной стороны, она — человек, тем более, женщина, с другой — как бы не оскорбить таким вниманием, может быть, есть в ее свите люди, занимающиеся такими вопросами, есть и соответствующая положению ваза. С ней, с вазой, возникла было некоторая проблема. Принес ее городничий, хорошо вымытую, беленькую с синим ободком и цветочками, но ведь — пользованную! Родионов ту вазу отверг с презрением, чем если не оскорбил, то обидел и городничего, и его супругу, но и другие вазы — супруг Ждана-Пушкина, Волк-Левановича, ксендзов и православного батюшки, даже собственной супруги Теодоры — не подошли. Причем обсуждали достоинства и пригодность все вместе, отвергали тоже сообща, и когда Родионов предложил собственную, то есть Теодоры, — редкое было единодушие. Каждый отомстил за себя. В конце концов выбрали две ксендзовские, одна была хороша размером, другая надежностью — днище было широким, и следовательно, устойчивым, с удобными ручками.

Мужиков и баб города и окрестных сел известили, чтобы оделись как можно лучше, стали по обе стороны шляха и кланялись императрице низко, чтобы пели песни, а молодые чтоб и плясали.

Ну и главное — лошади. Одна группа, та, которая привезет кортеж в Мстиславль, будет распряжена и, отдохнув, налегке отправится в обратный путь, в Смоленск, а мстиславские повезут Екатерину в Новгород-Северск. Уже два дня они стоят под попонами на нарочно устроенном огороженном загоне с края города, кормленные сеном с клевером и овсом.

Гостей понаехало как никогда много. Три архиепископа, два помощника губернатора, губернский капитан-исправник со своим помощником, председатель губернского Совестного суда, три могилевских городничих, а кроме того около десяти богатых помещиков, которым хотелось взглянуть на императрицу, чтобы потом всю жизнь рассказывать об этом событии детям и внукам, ну и несчитано мелкой шляхты. Все считают себя важными птицами, требуют внимания и заботы. Городничие даже успели поссориться между собой и со Жданом-Пушкиным: ему было поручено устраивать гостей, и предводитель предложил им купеческие дома, но жить с купцами гости были совсем не согласны. Пусть в более бедных домах, но — у шляхты. Меньше всего хлопот оказалось у архиепископов: они устроились у своих священников. Не оказалось в Мстиславле униатов, и потому не было священника, но и его приютил ксендз-католик.

Приехал неожиданно губернский прокурор Иван Голынец, чем и обрадовал, и озадачил Ждана-Пушкина. Связывало их некое приключение, случившееся в минувшем году. Голынец приезжал в Мстиславль с инспекцией по жалобе шляхтича Гусинского, вины никакой за предводителем не нашел, помирил их в Совестном суде, а перед отъездом в Могилев Ждан-Пушкин пригласил его на пикник в Лютненском лесу, привез и своих голосистых девок. Нет, ничего особенного на пикнике не случилось, ну разве что, увидев Аленку, Голынец сильно загрустил, даже затосковал. Весь день заикался: хотел что-то сказать, а не мог. Но наконец все же прошептал: «Отдай мне Аленку». — «Ну что вы, — ответил Ждан-Пушкин. — Как можно? Нет, Иван Сергеевич, не отдам». — «Отдай! Не драться же нам на дуэли из-за холопки!» — «Какая дуэль! Засмеют нас и в Могилеве, и в Мстиславле…» Впрочем, протрезвев, Голынец больше об Аленке не говорил, но как-то уж очень подозрительно и упорно молчал. Не за ней ли приехал теперь?