Он перевел взгляд на реку и стал свидетелем чуда – она изменила окраску. Бурное течение обрушило краснозем берегов в воду, и, вспомнил священник, «показалась эта вода красною, как кровь». [36]Подмытые разливом деревья одно за другим рушились в Орсию и мчались к плотине вместе с потоком, несущим волны глины и мусора.
– Terra rossa! [37]– в ужасе возопил падре.
Деревянные заграждения, возведенные у моста, затрещали, неудержимый напор реки подхватил мешки с песком.
– Боже, помилуй! – ахнул священник.
Это не чудо. Плотины не стало у него на глазах. Все кончено. Что теперь делать? Не уследил, Ваше Святейшество, нарушил приказ. Вместо того чтобы сторожить плотину, караулил Анну. Это она виновата. Господи, будь милосерд!
Мост, причудливо изогнувшись, рухнул в ревущие волны. Падре обратил лицо горе:
– Боже! Простри руку свою и останови воду!
Но что это? Небо сделалось таким же кроваво-багровым, как и река. Красный песок пустыни, принесенный сирокко, застлал свет рдяной багряницей. Terra rossa! Ужасное знамение!
– Боже Всемогущий! Молю тебя о милости! Ты уничтожил плотину в наказание за грехи мои, за то, что я соблазнил одного из малых сих. Сам сатана научил меня нарушить целибат с дочерью барона! Повесь мне на шею мельничный жернов, опусти на дно морское. Да сбудутся слова Иисуса! – воззвал к небесам священник и, понизив голос, пробормотал себе под нос: – Все равно гнев Его Святейшества будет пострашнее.
Петля стягивается вновь. Духи зла опять одержали победу.
* * *
Плотина и мост рухнули. Люди, вопя, шли ко дну в пенных бурунах, но их крики не заглушили для Анны молитвенных причитаний священника.
– Что ты сказал? – хриплым шепотом произнесла она, вперившись в лицо падре. – Что ты сделал с дочерью барона?
Священник припал к ней, рыдая. Оттолкнуть его не было сил. Он уткнулся лицом в мягкую ткань ее плаща, потом приподнял голову и заговорил:
– Только то, что мужчины и женщины делают каждую ночь. Я не виноват, поверь мне. Та сорочка и соски святой Агаты на картине соблазнили меня. Дьявол овладел моим сердцем.
Его глаза были мокры от слез.
Анна наконец вырвалась из мучительных объятий. «Не беспокойся, я ничего не сказала падре про пурпурный секрет», – вспомнились предсмертные слова Лукреции.
– Как ты смог заставить девочку? Чего ты ей наобещал?
Он отшатнулся, испуганный мертвящим тоном вопроса.
– Ничего. И дело не в ней. Она просто показала мне путь к тебе.
– Какой путь?
Но священник уже повернулся спиной. Он смотрел, как, крича, тонут люди у руин плотины. Анна не сводила глаз с того места между его лопаток, которое Лоренцо называл «игольным ушком» – меч, вонзившийся туда, беспрепятственно доходит до самого сердца.
– «Господь будет поборать за вас, а вы будьте спокойны», – прошептала Анна. – Вот я и успокоилась. А ты будешь поборать за меня, Господи. Помоги мне!
Из складок плаща она достала нож, занесла его, но рука вдруг беспомощно застыла. Боже, этот человек убил Лукрецию и Андрополуса, а я не могу нанести ему удар. Даже поцарапать не могу. О, дети мои, дети!
Пальцы, держащие нож, пронзила боль, как будто по ним ударили. Она не смогла отомстить. Скорбь оказалась сильнее ненависти. Легче лишить жизни себя, чем другого.
Она следила, как падает нож, как звонко ударяется о камни. Ни капли крови на нем не было.
Падре вдруг покачнулся, взмахнул руками и сорвался с края обрыва. Крик священника растворился в грохоте и шуме, несущихся снизу, от реки, а тело упало на скособоченную оливу, и ее ветви пронзили его. На одной из них покачивалась на ветру веревка с петлей на конце. Анна стояла, с трудом сдерживая желание вслед за падре сделать шаг в пустоту.
Убежав в лес, она безвольно опустилась на траву. Все подозрения подтвердились. Она ощущала себя теперь иным человеком, правда опустошила Анну. Чувство вины перед дочерью и невозможность что-либо изменить были мучительны. Даже месть оказалась ей не по силам, отмщение свершилось, но не ее руками.
– Лукреция, – прошептала она.
Наступила ночь. Тишину нарушали лишь доносившиеся из долины горестные причитания: женщины звали своих потерянных детей.
Никто им не отвечал.
Конь отыскал Анну в лесу. Вцепившись в уздечку, она поднялась с земли и пошла куда глаза глядят, углубляясь в чащу. Конь, пугаясь темноты и обступающих деревьев, всхрапывал и упирался, приходилось то и дело его понукать. Дальше, дальше! Лишь бы не видеть людей, раствориться в чащобе, исчезнуть! Она хотела смерти падре – но не она убила его. Может быть, это сделало ее желание? Или таково веление Господне?
Читать дальше