Хидыр Дерьяев - Судьба (книга вторая)

— Ничего ты не одолел бы, — сказала Курбанджемал. — Ших, он как косточка от арзуба выскакивает, чуть посильнее пальцем сожмёшь.

Вошла Узук, чуть слышно поздоровалась:

— Мир вам…

— Проходи! — радушно сказала Курбанджемал и подвинулась, освобождая место. — Проходи, садись.

— Я здесь! — Узук опустилась на корточки у порога.

Однако хозяйка, а за ней и Торлы запротестовали и общими усилиями усадили гостью на почётное место.

— Плохие вести, — сказала Узук, не глядя на Курбанджемал и Торлы и чувствуя себя виноватой перед ними. — Если раньше мы слышали, что кто-то застал свою жену и убил её, мы хватались за ворот, плевали через плечо и просили аллаха, чтобы он отвёл от нас подальше такую позорную участь. Теперь я понимаю, как мы были слепы! Мир этот — мясной базар, на который каждый приносит тушу, освежёванную его руками. Тех, кого убили, мертвы. Их язык — нем, и глаза — слепы. Они ничего не могут сказать в своё оправдание. А убившие ходят с красными руками и открытыми лицами, они торгуют своей совестью и жизнью убитых, и никто не поинтересуется, где кончается их правда и где начинается ложь. Это никого не трогает, пока такое же горе не свалится на его собственную голову. И я начинаю понимать, что Бекмурад-бай решил торговать на мясном базаре, что он — мясник и ищет свою жертву.

— Ты о чём говоришь, Узук? — встревоженно спросила Курбанджемал и посмотрела на мужа.

Торлы недоуменно пожал плечами.

— Я говорю о том, — сказала Узук, что нас с братом Торлы ожидает участь жертв мясника. Мне неизвестно, когда она настигнет нас. Может быть, если узнают, что я сейчас сижу у вас, она настигнет нас сегодня.

И Узук, не таясь, рассказала обо всём, что услышала от дочки Худайберды-ага.

Курбанджемал в ужасе всплеснула руками и крепко ухватилась за свой ворот, шепча: «Боже мой… боже мой!..» Торлы нахмурился и приказал ей:

— А ну-ка, найди мой нож!

Она быстро метнулась к чувалу, вытащила узкий синеватого отлива нож с белой костяной рукоятью.

Торлы подышал на сталь клинка, вытер его о рукав халата и попробовал остроту лезвия на коготь.

— Ты помнишь, брат Торлы, — снова заговорила Узук, — как ты спас меня, когда жизнь скрутила меня и толкнула с обрыва Мургаба. С тех пор я считаю тебя своим родным братом, хотя я и в самом деле искала смерти. Но сейчас я умирать не хочу. У меня есть сын, у меня есть… есть стремление, цель жизни. Я очень хочу жить, брат Торлы! Чем больше я уверена, что меня убьют, тем сильнее хочу жить! И я не отдам им дёшево свою жизнь!

— Правильно! — одобрительно воскликнул Торлы. — Я всегда говорил, что у тебя сердце, как барс, запертый в клетку! Он робок потому что бессилен, но если его выпустить, он станет страшен. Твои страдания сломали клетку. Я рад, что ты не хнычешь и не падаешь духом! Возьми мой нож и не дай ослабнуть своим рукам в минуту гнева!

— Спасибо, брат мой, — голос Узук подозрительно дрогнул, но она справилась с собой. — Спасибо тебе, Торлы, но у меня есть свой нож. Вот, видишь?

Из рукава пуренджика она вытащила почти трёхгранной формы туркменский пачак и показала его Торлы.

— Я не расстаюсь с ним со вчерашней ночи. Он теперь мой самый близкий товарищ. Я поняла, брат Торлы, что источник слёз никогда не иссякнет. Его надо иссушить самой, если не хочешь захлебнуться в собственных слезах — больше никого они не утопят. Пословица говорит, что долго преследуемый трус становится героем. Может быть, я не стала героем. Я не утверждаю, что я герой. Но я не отдам свою жизнь, не взяв за неё взамен другую!

Ещё не успокоившаяся Курбанджемал заплакала, обняв Узук:

— Бедная ты моя! Что же это за напасти на нашу голову! Что это за жизнь такая, будь она трижды проклята!

Узук мягко, но решительно отстранила её от себя:

— Не надо слёз, милая сестра! Я уже отплакала за нас всех. Вода точит даже камень, но все наши слёзы не могут тронуть каменные сердца. Разве такой жизни я хотела! У меня были хорошие мечты, красивые желания, — всё уничтожено, всё растоптано. На мои мечты судьба послала мне бурю. Она чуть не сломала меня, но — не сломала! А теперь я не пойду навстречу смерти, как овца под нож!

Торлы был добродушным, жизнерадостным парнем. Настолько жизнерадостным, что некоторые считали его несерьёзным, пустоватым. Он никогда не падал духом, никто не видел его угрюмым или задумчивым. Там, немногие вздыхали и чертыхались, он отделывался шуточками. Даже Курбанджемал, ещё не бывшая его женой и втайне вздыхавшая по статному и весёлому парню, не поверила сразу, когда он сказал, что хочет посылать к ней сватов, — как-то слишком просто и легко всё это произошло. Она сказала об этом вскоре после свадьбы, а Торлы посмеялся и ответил, что только неразумные люди усложняют жизнь, которая и без того далеко не легка. И ещё сказал, что вздохи и тоска в ответ на превратности жизни — это большой верблюжий вьюк, а шутки и смех — маленький хурджун. С маленьким грузом в пути свободнее, хотя, конечно, дорога от этого не становится менее ухабистой.