Адыл Якубов - В мире поддлунном...

Пир начался!

«Великого исцелителя» хвалили снова и снова. Покровитель правоверных самолично набил ему рот золотом (сколько монет удержишь — все твои!), собственноручно накинул на него еще один новый халат, после чего поэт Унсури прочитал сначала в честь благословенного султана, а потом в честь «господина Ибн Сины» две новые касыды.

И опять грянула — теперь уже громче громкого! — музыка, и полились новые песни: если они чем и могли быть заглушены, так только звоном бокалов. Вино — благословенное лекарство! — полилось рекой: мастера-пиро-жечники подали горячую самсу с мясом молодого барашка и — опять-таки — с лекарственными травами, шашлычники преподнесли изделия своего искусства, пропитанные запахом арчовых угольев, а после шашлыков подали в сапфировых чашах «львиный настой», приправленный сайгачьей травой, базиликом и черным перцем, за бульоном последовал в фарфоровых блюдах, с которых гостям подмигивали узкоглазые китаянки, красноватый плов с кусочками вкусной перепелиной плоти.

Султан сидел поначалу молчаливый, задумчивый, чуточку хмурый. Постепенно впадал он в какую-то безвольную мечтательность, хотя не перечесть было хвалебных касыд и песен в его честь, пожеланий жить ему до конца света.

Вина султан долго не пробовал, разрешив, однако, пить другим. Но когда поставили на скатерти плов, лекарь-исцелитель почтительно подал покровителю правоверных пиалу с вином. Султан отхлебнул. Что там было, в этом вине, — бог весть, но будто обожгло султана изнутри огнем, он весь встрепенулся, расстегнув золоченый пояс, отбросил его, распахнул халат, неожиданно встал пошатываясь. Взмахнул тощими, длинными руками-палками, громко и сипло крикнул, глядя на музыкантов:

— Хватит! Довольно… песен и восхвалений!

Чуткая, тяжкая, будто предгрозовая тишина пала на застолье. Красные, опухшие лица вельмож побледнели, хмельную радость в глазах вымел страх.

— Вы желаете мне жить до конца света? Так? Ну что ж… Да будет вечно милостив творец! — глухо, с неким ожесточением начал султан. — Когда пьют твое вино, едят твой хлеб, тогда легко восхвалять дающего. Ну, а сколько было вас, преданных, в другие часы? А? Султан Махмуд видит нутро всякого из вас! Видит, какие мысли вы таите в душе, какая корысть вами движет, какие козни зреют в головах! Многие тут сегодня сладкоречиво восхваляют султана, а вчера еще они же смерти желали ему! — Держась за колонку балдахина, султан сделал шаг вперед, и кто сидел близко — отпрянули. — Да! Кто проявляет истинную преданность, тот и заслужит преданность к себе, кто же строит козни, тот сам попадет в сети. Да, да! Кто роет яму султану Махмуду, сам угодит в эту яму! Султан же Махмуд всегда будет преданно служить истинной вере! Да, во имя веры единственно истинной он скоро дойдет на машрике до Кашмира, на магрибе [89] Машрик — восток; магриб — запад. —до непокорного Сума дойдет. Дойдет! Нет на земле места, куда бы не дошло его войско, не дотянулся бы его меч!

Унсури как стоял у колонки балдахина, так и присел на ступеньку, у самых ног султана. Выкрикнул восторженно:

— Да сбудется сия великая мечта покровителя правоверных, десницы аллаха! Аминь!

И все вокруг, по-хмельному разрозненно, заголосили:

— Аминь! Аминь!

— Но если… у кого уста сладкие, а душа ядовита… если он пожелает нанести мне вред… — султан, не докончив, долгим прищуром стал разглядывать своих сановников, ожесточенно-внимательно, будто разыскивая спрятавшегося среди них злейшего своего врага. А сановники будто окаменели, как лягушки перед удавом. — …Ну, а где этот старый лис, главный визирь?

Абул Хасанак поспешил с ответом:

— Покровитель правоверных послал его на гору Сарандип, чтобы он доставил божественные плоды, о которых говорил великий исцелитель!

— И до сих пор его еще нет?

— Скоро должен вернуться, повелитель!

— Ах, так! — сказал султан, мотнув головой. — Тогда… вина!

Каждый из сидящих за дастарханом так и впился взором в султана, который продолжал стоять, обняв резной столбик балдахина.

Султан долго и осторожно выцеживал вино из чаши, поданной ему Хасанаком. Вернул чашу, снова воззрился на сановников.

— Ну, а… где тот нечестивый, злоязычный поэт… Маликул шараб? — спросил султан, и весь придворный люд испустил вздох облегчения: жертва названа, слава аллаху!

— Тот злоязычный стихоплет… — Абул Хасанак на мгновенье задумался. — Нечестивец — в грязной своей питейной. Валяется в собственной блевотине, благодетель!