Виктор Карпенко: «Вставайте, братья русские!» Быть или не быть

— Жизнь свою, и землю свою, и людишек своих ценю дорого. Будешь доволен, эмир. Я добро крепко помню.

Заключив сделку, князь и эмир сдвинули кубки.

— Во здравие!

До позднего вечера длилось застолье. Эмир оставлял князя провести ночь в лагере, но Ярослав, хотя и был во хмелю изрядном, с благодарностью отказался, сославшись на то, что подморозило и он скорее доберется до своей дружины.

Но обратный путь дался нелегко. Дорога схватилась ледком, лошади скользили и падали. Попробовали ехать по насту, но корка не держала всадника, рушилась под конскими копытами, рвала кожу ног до крови. Большую часть пути прошли пешком, ведя лошадей в поводу.

Лишь с приходом двух сотен булгар шеститысячное войско, до того окружавшее княжескую дружину, сняло осаду и растворилось в ночи.

— Слава тебе, Господи, — творили молитву дружинники и часто крестились, радуясь избавлению от напасти. — Отвел Всевышний беду. Ушли басурманы.

И хотя до рассвета оставалось уже не так много времени, Ярослав Всеволодович распорядился ставить палатки.

Приказав не тревожить, князь ушел в свой шатер и зарылся в медвежьи шкуры.

«Напрасно братец Юрий ждал допомоги на Сити, — размышлял Ярослав. — Коли остался бы в стольном граде, за его стенами, да с дружиной, может, остался бы в живых. Хотя нет. Молва шла, что татарвя долгой осады вести не в силах: войско огромное, его кормить надо, лошадям зерно, сено… Но коли новгородские бояре обозами съестные припасы татарам возят, то никакому граду не устоять. Поди, не один Новугород переметнулся к ворогу, а значит, есть и такие князья, кои дружбу завели с татарами, на стол великокняжеский метят. Гази Барадж предложил дружбу. Но так ли он силен, как говорит? И так ли близок он к Бату-хану? Да и за дружбу эту много злата да серебра придется выложить. Что же делать? Вернуться в Киев? Уже, поди, поздно. До киевского великокняжеского стола охотников много, может, уже сел кто-нибудь. Нет. На Киев ежели татары не пошли в этот год, то еще пойдут. Не оставят они такой лакомый кусок без потребы. Дело времени. А здесь к лету, как заверил эмир, ворога не будет. Гази Барадж величает меня великим князем. Так оно и есть. Я старший в роду, и стол мой! Вот токмо с тремя сотнями дружинников стола не удержать. Войско надобно. Хотя бы тысяч пять. Да где его взять? Конечно, можно нанять, но чем платить? Народец обеднел вконец, пашня разорена… Александр! Тот мог бы помочь. Поможет ли? А ну сам возжелает сесть на великокняжеский стол?! В возраст вошел, умен, хитер… и дружина у него поболе моей будет. Хотя нет. Сын ведь все-таки».

Ярослав еще долго ворочался, пытаясь уснуть, изгонял думы, но они, словно змеи, вползали непрошено и терзали исстрадавшуюся от неведения душу.

«Чем встретит стольный град? Неужто, как и Москва, сожжен? А жители? Уцелел ли кто?»

После встречи с эмиром Булгарии Гази Бараджем Ярослав уже не спешил. Он предвидел, что его ждет во Владимире. Но реальность превзошла все ожидания: стольный град был мертв.

— Что за народ такой — татары, что, не убоясь Господа, совершили сие разорение? — невольно вырвалось у князя.

Стены крепости зияли прорехами, а некогда сияющие золочеными маковками и медными створками в позолоте ворота встретили Ярослава закопченными полуразрушенными башенками и черным провалом проезда. Запах гари доселе не выветрился и забивал дыхание, а когда дружина вступила на городские улицы, дышать стало совсем невозможно: человеческая плоть, поедаемая одичавшими, разжиревшими собаками и поклеванная воронами, источала такой смрад, что даже бывалые воины воротили взор и, не сдерживаясь, опорожняли желудки на лошадиные крупы впереди идущих.

Всадники въехали на Соборную площадь. От некогда восхищавшего собой Успенского собора остались лишь полуразрушенные стены. Дмитриевский собор сохранился лучше. Даже крест главного купола стоял в гордом одиночестве, отсвечивая позолотой. Татары, выдавливаемые из города пожарами, то ли не успели, то ли не захотели за счет креста пополнить свою добычу. Так он и стоял, одинешенек, осеняя мертвый город. Княжеский терем был разграблен, зиял выбитыми окнами и дверьми, но всепожирающее пламя обошло его стороной.

Перекрестясь на крест Дмитриевского собора, князь обреченно вздохнул и с каким-то ожесточением в голосе произнес:

— Я с сотней гридей пойду к Новугороду. Вы же, — обвел он взглядом бояр, — с оставшимися воями здесь останетесь. Предадите земле убиенных.