Владислав Глинка - Повесть о Сергее Непейцыне

Проснулся рано — солнце только вставало — и сразу вспомнил про сапожки. Где они? Осторожно перелез через спавшую Ненилу. Прокрался в горницу — двери в сени были распахнуты. На полу храпели девки. Сапожек не видно. Осип спал на составленных лавках, за матушкой. Наверно, они там. Зашел в ноги. Нет, не видать. Спрятали, сучьи дети…

Неслышно оделся, не обув постылые башмаки, вышел на двор. За рощей затюкали топоры… Дяденька! Ему скорее сказать!

Семен Степанович сидел в халате перед кибиткой и пил что-то черное из чашки. Филя с подносом под мышкой стоял подле.

— Что, крестник, невесел? — спросил дяденька, всматриваясь в Сергея. — Что таково рано да без мамки?

Продолжая глядеть в насупленное лицо, он притянул к себе мальчика, положил ему руку на голову и мягко провел «против шерсти», от лба к затылку. И вдруг от этого прикосновения, от знакомого запаха всегда ласковой руки Сергея как прорвало изнутри, что-то подкатило к горлу.

— Сапожки, сапожки взяли, сучьи дети! — выговорил он и повалился в колени Семена Степановича.

— Кто взял? Зачем? — спрашивал дяденька.

Но Сергей уже не мог отвечать — судорожные рыдания трясли его.

Семен Степанович отнес крестника в кибитку, уложил на свою еще не убранную постель, покрыл одеялом и, сев около, гладил по голове, повторяя:

— Полно, брат, все поправим… Полно…

Потом Филя побрякал посудой, и дяденька, приподняв Сергея, поил чем-то сладким и теплым, что они называли шербетом. Слезы перестали бежать, но Сергея все еще колотило. Его опять закутали, подоткнули со всех сторон мягкое, легкое, теплое одеяло.

— А теперь достань-ка лекарство настоящее, — скомандовал Семен Степанович. — Давай, брат, те уж Осипу оставим, ладно? Ведь ему сапожки отдали? А сии зато никому, никак…

И с этими словами на одеяло легла вторая пара красных сапожок, точь-в-точь как вчерашняя, только, никак, еще краше — на светло-синем, васильковом каком-то подбое. Потом Семен Степанович приподнял одеяло и сунул их Сергею в руки.

— Сии никому не отдадим, — повторил он, — слово даю…

От слез ли, от тепла ли или от сладостного запаха красных сапожек и ощущения, что они здесь, с ним, его собственные, только Сергей вдруг почувствовал полное успокоение, а через несколько минут веки его сомкнулись, и он блаженно заснул.

Проснувшись, услышал пониженные голоса за кибиткой, верно, около дяденькиного столика.

— Так не впервой, говоришь? — спрашивал Семен Степанович.

— Частым-часто, батюшка, — отвечала Ненила. — Сергей-то Васильевич сами завсегда поделются не то что с братцем — с ребятами дворовыми, яблочком, пирожком, — что ни есть, от всего кусить дадут. А тут не захотели уступить. И то сказать — дарят-то красной обновой впервой сроду, а обид сколько уж принято? Хоть за Гришку кучерова когда просить стал…

— Что за Гришка такой? — спросил дяденька.

Ненила рассказала, как было.

— Эко неладное у вас творится! — сказал Семен Степанович. — Да уж больше без моего ведома она человека с места не стронет. А ты скажи, отчего к Сергею такая несправедливость?

— И то гадаем, батюшка. Думаем, Сергей-то Васильевич на барина покойного лицом схожи, а они барыню крепко бивали. Да еще вон какие здоровенькие растут, а Осип Васильевич в матушку уродились и лицом и норовом, да хворые…

Дяденька сказал:

— Ну ладно. А по нонешному делу вот что: ежели и вторые Осип снова зачнет нудить, то прямо ступай ко мне, а уж я с сестрицей разберусь. Они ведь для Осипа и куплены были, да полагал малость пождать, чтоб подрос.

— Слушаю, батюшка. Заступись ты за нас, сирот.

Увидевши вторые сапожки, Осип стал было их требовать, но Ненила что-то вполголоса доложила матушке, и та в сердцах велела ей с Сергеем тотчас идти на двор — «не злить бедного дитю…».

После этого происшествия Сергей стал ходить за дяденькой, как говорится, «хвостом» — почти неотлучно. Часто они с Ненилой оставались в «таборе» и обедать, благо матушка о них не вспоминала, а варево у Фили готовилось вкусное, особенно каша с салом, называвшаяся не по-нашему — «кулеш».

— Ну, ординарец, выступать! — командовал утром Семен Степанович, давая Сергею моток бечевки, а сам беря корзинку с колышками и план.

Дымя трубкой, дяденька вышагивал по будущей усадьбе, вымерял что-то, заглядывал в план и втыкал колышки, а Сергей привязывал бечевку, натягивал, ровнял линию по его команде.