Марина Кравцова - Легкая поступь железного века...

— А что вы так разволновались? Разве она не сестра Александра Вельяминова — Бестужевского агента, который, кажется, имеет наглость присматривать за мной? Вы слышите меня, Фалькенберг?! Этот мальчишка мной интересуется.

— Этот мальчишка очень скоро не сможет никем интересоваться.

— Что такое?

— О, это маленькая тайна! Тайна господина Лестока.

— Вы отделаетесь от Вельяминова? А что будет с его сестрой?

— Что? Она, надеюсь, не пострадает. Зачем впутывать лишних людей?

— Какое благоразумие… Надеетесь или уверены? Вы взяли с Лестока обещание, что девушку никто не тронет? Я, кажется, догадываюсь о вашей тайне…

— Вы столь проницательны?

— Немножечко русской смекалки… Затем волочиться за Лопухиной, которая намного старше вас, будучи безумно влюбленным в Вельминову?

— Не влюблен я в нее, сударь!

— Что с вами? Мне-то что за дело до того, в кого вы влюблены?

— Тогда и не спрашивайте. И, действительно, переменим тему…

Наталья бесшумно скользнула назад, и оказавшись вновь в галерее, замерла перед картинами, делая вид, что внимательно их рассматривает. Ей хотелось унять сердцебиение и попытаться придать себе безразличный вид. Постояв недолго перед какой-то мифологической героиней, она немного успокоилась… Теперь нужно было проделать недавний путь в обратном направлении.

Вернувшись в комнату Наденьки, которая по-прежнему спала, девушка упала в глубокое кресло и притворилась также спящей. Так и застала ее Наденька, вскоре открывшая глаза…

В тот же день разговор стал известен Александру Вельяминову. Брат разволновался.

— Никому… ни единой душе…

— Мог бы и не предупреждать, братец… Что они против тебя задумали?

— Не знаю. Знаю только то, что давно подозревал Прокудина… О, я как можно скорее поговорю с вице-канцлером! Да, Наташа, прости. Не успел тебе сказать: Петр вернулся на днях, я от него записку нынче получил. Он приглашен на сегодняшний вечер к графине Анне Бестужевой. Мы ведь, кажется, тоже приглашены?

— О да!

— Меня там не будет, а ты поезжай, отвлекись от дум…

— Саша, я так боюсь за тебя!

— Не бойся. Они не понимают, с кем связались.

— Бедная Наденька. Кем она окружена!

— Да… Но Прокудин понял, кажется, главное, — Александр усмехнулся. — Пока русские интересы защищает Бестужев, сам Господь будет покровительствовать ему… Какие бы грехи за вице-канцлером ни водились.

Вот что вспоминала Наталья после ухода брата, терзаемая болью от измены жениха, вот что еще не давало ей покоя.

Александр тем временем, теряясь в догадках, ехал к своему лучшему другу поручику Петру Белозерову. К Бестужеву не торопился: был уже у него вчера и узнал приватно от слуг, что вице-канцлер вернется лишь под утро. Стало быть — сегодня, но ведь графу и отдохнуть надобно будет от ночи, проведенной за карточным столом… А такое дело, как честь сестры, отлагательств не терпит.

Петр, едва увидев Вельяминова, крепко, порывисто обнял его, хоть тот и пытался отстраниться.

— Я ожидал тебя, Саша. Выслушай меня, умоляю. Хоть как потом казни — но выслушай!

— Для того я и здесь, чтобы услышать твои объяснения, — отвечал Александр сухо. — Но вот приму ли…

— Должен. Потому что… Да разве вольны мы в движениях сердца своего?

— Говори!

— Ты знаешь, что я отправился к дяде, — начал рассказывать Белозеров, — после неприятнейшего сего, прямо скажу, визита, собирался я посетить свою вотчину. Но так туда и не доехал — лиходеи помешали.

— На тебя напали разбойники?!

— Да, напали, ранили и умирать бросили. Вернее, полагаю, мертвым уж сочли. Долго ли я был без памяти — не знаю. А когда очнулся…

…Петр лежал в ворохе сена в сарайчике возле покосившейся избушки и бредил. Что-то лихорадочно срывалось с его сухих горячих губ. Иногда он приоткрывал глаза. Перед замутненным взором являлись какие-то лица — сморщенная старушка в черном платке, девушка — бледная и печальная. Кустистые брови старухи хмурились, синеватые губы шевелились, словно она что-то сердито бормотала. Темные глаза девушки оказались вдруг близко-близко и неожиданно расширились, растворились и исчезли, потому что все исчезло. Петр снова впал в забытье.

Очнулся Белозеров на пуховой перине. Пахло цветами и в то же время чем-то резким, горьким — лекарством, что ли, каким? Полог кровати был приподнят, и Петр увидел, что солнечные лучи стелятся по полу полосами золотисто-белого света. Петруша вздохнул, провел по лбу рукой и сел на постели — в боку вспыхнула сильная боль. Что это, чужая рубашка? Да, его должна быть в крови. Он вспомнил все…