Владислав Глинка - Жизнь Лаврентия Серякова

Лаврентий сказал, что уже давно гуляет и собирался еще навестить кое-кого в городе.

— А вы бывали в этом парке? — спросила она.

— Нет, не случалось.

— Тогда вам будет очень интересно. Там на многих деревьях написано, как они называются по-латыни и где растут по всему свету. Вы любите растения?

— Люблю, только знаю о них очень мало.

— Я вам все покажу, я в этом парке почти что выросла. В детстве видела, как его из обыкновенной сосновой рощи превращали в учебный парк для лесных кадетов, сажали привозные кусты и деревья, и наблюдаю из года в год, как они растут.

Простота ее обращения разом покорила Лаврентия. Ему случалось наблюдать издали жеманных и неестественно веселых или капризных барышень и барынь, читать и слышать о них, но эта казалась совсем другой. Она шла без шляпки и зонта, свободной и твердой походкой. Щеки ее и лоб блестели, как это бывает у детей после тщательного умывания. На шее, в ушах и на пальцах не было никаких украшений. Но светло-синее платье, бледно-желтая кружевная шаль на плечах и скромная черная обувь показались Серякову очень красивыми. Она почти не смотрела на него, и это помогало не смущаться. Взглядывала, только когда спрашивала что-нибудь, а слушая ответ или рассказывая сама, смотрела под ноги или по сторонам.

За двадцать минут неспешного пути до парка спутница Лаврентия сумела многое узнать о нем и рассказать о себе. Серяков услышал, что в детстве она жила здесь совсем рядом, в Новосильцевской богадельне, где отец ее был смотрителем, потом училась в пансионе и приезжала сюда же летом. А теперь, последние три года, после того как отец умер, живет у дяди в голубом домике. Она редко бывает в городе — незачем ездить, разве в Гостиный двор. Довольно много читает, но немало занята и хозяйством дяди, вдовца, потому что его дочь, кузина Александрина, — тут барышня кивнула на спутницу Кюи, — не любит этого, а ведь надо же кому-нибудь подумать о хозяйстве.

— Знаете, когда я была маленькой, ужасно жалела, что я не мальчик, а то обязательно стала бы лесничим, — сказала она, когда они вступили в парк и пошли по аллее, огибавшей небольшой пруд. — Я и теперь не забыла, что тогда выучила. Вот смотрите, это барбарисовый куст, по-латыни Berberis vulgaris. Его привезли из Крыма. Если выдолбить мягкую сердцевину, то можно сделать тоненькую дудочку и тянуть через нее воду, как через соломинку… А это, вон впереди, такая темная, мохнатая, высокая, — пихта, Abias sibirica, приехала с Урала, она кузина нашей сосны… А вот и береза, по-ученому она зовется Betula…

Подходя ближе, Лаврентий читал латинские надписи на дощечках, привешенных к деревьям, удивлялся ее памяти, а она смеялась его похвалам.

Должно быть, чувствуя, что он будет стеснен, попав в первый раз в многолюдное общество, Ольга Алексеевна — так звали новую знакомую Серякова — первую половину прогулки шла с ним позади всех и только на обратном пути вступила в общий разговор, исподволь помогая своему спутнику принять в нем участие.

У крыльца голубого дома, на крепких тесовых воротах которого была прибита дощечка с надписью «Дом титулярного советника Недоквасова», Лаврентий остановился. Его пригласили остаться, выпить чаю и потанцевать, но он хотел еще зайти на Озерный, где будут беспокоиться, отчего не был вечером, и откланялся.

— Приходите с monsieur Кюи, мы вам будем рады, — сказала на прощание величественная Александрина.

И, когда он отошел довольно далеко, до него донесся тот же самоуверенный, громкий голос, спрашивавший в палисаднике или на крыльце:

— Ну, Оленька, как тебе показался нынешний chevalier servant?

И спокойный ответ:

— Очень вежливый и, кажется, неглупый…

За неделю Лаврентий узнал от Кюи многое о дамах, живших в голубом домике. Александрина, или Александра Дмитриевна, была единственной дочерью означенного на воротах вдового чиновника Недоквасова. Лет десять назад, шестнадцатилетней девочкой, ее выдали замуж за дальнего родственника, пожилого подполковника, приехавшего в отпуск с Кавказа и тотчас после свадьбы увезшего ее в какую-то крепость на берегу Черного моря. Вскоре боевого супруга Александрины произвели в полковники, через пять лет — в генералы. А тут он скоропостижно скончался, оставив бездетной молодой вдове хорошую пенсию и почетный титул «ее превосходительства». Александрина водворилась под отчий кров, жила независимо и весело, не спеша с новым браком, хотя в поклонниках у нее недостатка не было.

— Это новый тип женщины, отчасти похожей на Жорж Санд! — с жаром повествовал Кюи. — Вы понимаете, она так много выстрадала от деспотизма отца и мужа, что особенно ценит свою свободу. Да и кто ровня ей по красоте, по душе и образованности?.. Сейчас она располагает своими средствами, и папаша ходит на задних лапках… О! Она умеет командовать, моя генеральша!.. — Блаженное лицо Наполеона красноречиво говорило, что он счастлив быть в числе подчиненных красивой Александрины.