Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

Всю жизнь он верой и правдой служил своему псвелителю. И что же? Его дом опустел, единственного его сына заключили под стражу. Где же справедливость? Не вернее было бы прийти к отцу и за беседой с ним выяснить все обстоятельства дела, если сын впрямь в чем-то и провинился. Но поднять среди ночи с постели мальчика, скрутить ему руки, увести… Да это же произвол. Насилие… Знает ли об этом великая госпожа? А Байсункур-мирза? Неужто дали они согласие на такое беззаконие, неужто усомнились в верности преданного нм человека? За что же такая кара? За какие прегрешения? Быть может, между царевичами снова начался раздор? Он слышал, еще давно слышал, что раздоры между царевичами вносят смуту и держат в тревоге все государство. А страдает от этого простой народ.

Значит, снова не поладили Байсункур-мирза и Ибрагим Султан? А может быть, покушение на государя разожгло вражду между братьями? Быть может, по этой же причине не отпустили в Самарканд к Улугбеку мавляну Юсуфа Андугани?

Босой старик неподвижно стоял посреди двора, бессмысленно глядя на распахнутую калитку. Перед его мысленным взором мелькали лица вельмож, воинов, стражников. Какое имеет отношение он к ним, к их интригам? Как можно было связать юноше руки и тащить его в крепость?

Наджмеддин оперся о посох, он так и стоял, словно каменное изваяние, и все глядел на распахнутую калитку, ту, через которую увели сына, Он не обращал внимания на причитания жены, вернее, просто не слышал их.

Бадия глядела на отца горящими глазами и все ждала, что он скажет хоть что-то и объяснится весь этот ужас. О, зачем она спала так крепко, — если бы она услыхала шаги стражников, если бы успела подать брату саблю или сама бросилась на стражников с кинжалом. На худой конец, помогла бы брату бежать. Господи! Господи!

Наконец зодчий опомнился: бессмысленно стоять вот так посреди двора, нужно идти, нужно что-то делать. Идти во дворец? Но сейчас ночь, и кто знает, добредет ли он до дворца по темным гератским улицам и закоулкам?

Он вошел в дом. Калитка так и осталась распахнутой, он не стал закрывать ее. Поставив посох в уголок передней, зодчий повесил на гвоздь чекмень и молча сел. Бадия опустилась на корточки рядом с отцом. Она глядела на него, умоляя взглядом утешить мать, сказать хоть слово. Собрав всю свою волю, старик погладил дочь по голове:

— Надо набраться терпения, иного выхода у нас нет… Я уверен, это недоразумение, страшное недоразумение, все выяснится. Если бог смилостивится над нами, Низамеддин вернется еще к рассвету. Может, его заподозрили в чем-то, а может, кто-то оклеветал его. Они допросят его, дознаются истины и отпустят. Он ни в чем не виноват. Да и что такое он мог сделать? Мой сын честный человек, он, как и я, предан престолу. А я верно служил еще его величеству Амиру Тимуру и его величеству Мирзе Шахруху. В чем могут упрекнуть старого мастера? И разве сын мой способен пойти против царской семьи? Я и сам уже ничего не понимаю. Здесь явная ошибка, и правда откроется. Низамеддина освободят.

— Мне говорили, что между Низамеддином и Худододбеком вышли какие-то неприятности, — рыдая проговорила Масума-бека.

— Не говори глупостей, жена. Худододбек друг твоего сына, он благородный юноша. И он сын моего бесценного друга устада Кавама. Не могут они совершить ничего дурного. Господин Кавам — мой учитель… Нет, нет, не мог Худододбек причинить нам такое зло. Если они и поссорились, так ведь за такой пустяк не бросают же в Ихтиёриддин. Пусть только рассветет, я тут же пойду к почтеннейшему Каваму, посоветуюсь с ним. Никогда не отказывал мне он в поддержке. И сейчас поможет. Его высоко ценят во дворце.

— Но устад Кавам здешний, гератский, а мы, а наш род… — Ну и злой же у тебя язык, никогда не смей говорить так. Это грех, — гневно прервал жену Наджмеддин. — Хорасан и Мавераннахр под одним знаменем, и мы всегда верно служили его величеству. В наши сердца, в сердца зодчих и творцов, никогда не закрадывалось даже тени сомнений. А уж устад Кавам и подавно не знал и не знает их.

Масума-бека замолчала.

— Конечно, то, что Фазлуллах не дал заглохнуть в сердцах своих приверженцев извечной ненависти и злобе и они с упорством добиваются своего, не может не разгневать сильных мира сего. Да сохранит всевышний великого владыку, поскорее бы затянулась его рана. Тогда воцарятся мир и спокойствие, тогда и горе развеется. Ну и пусть наши деды были связаны с Хурдаки Бухари, к нам это касательства не имеет. Я доказал это своей беспорочной службой, своей преданностью престолу. Устад Кавам это знает. Да и все знают.