Мирмухсин Мирсаидов - Зодчий

— Мирза Улугбек улыбнулся, разглядев этот орнамент, — подтвердил Исфагани. — «Зодчий понял наш замысел»— вот его подлинные слова.

— В народе говорят, что плохой торговец доплачивает из своего кармана, — проговорил зодчий. — Так вот и вы, господин Исфагани, поездку в Самарканд оплатили из своих средств. А у меня нет ни гроша, чтобы разделить с вами расходы.

— Для доброго дела я и жизнь готов отдать, — ответил Исфагани, — так что не нужно говорить о расходах.

— Кто спорит, человек прекрасен. Ни пышные цветы из лучших садов мира, ни искрометные водопады, ни сверкающие изумруды не идут ни в какое сравнение с красотой человека. Но есть в нем наряду с бесценным сердцем и дурное — «злая кишка», как говорят люди, и «бесчувственный ноготь». Но наш долг всегда прислушиваться к голосу сердца. Сердце и разум — вот что делает человека прекрасным.

Разные слухи ходили об Исмаиле Исфагани. Немало наслушался о нем зодчий и дурного и хорошего. Он с отвращением и ужасом вспоминал Чалаби, гератского распорядителя работ, который как мог изводил зодчего, недоплачивал рабочим и мастерам, а дай ему волю, так вообще бы приспособил медресе под притон разврата. Аллах, оградил и самого зодчего и его создание — медресе от этого сквернавца. Наученный горьким опытом, Наджмеддин Бухари поначалу настороженно отнесся и к Исмаилу Исфагани. Но, по счастью, Исфагани оказался честным и добропорядочным человеком.

«Можно достичь любой точки, которой достигает человеческий взгляд», — говаривал астроном Улугбек, и зодчий старался вникнуть в смысл этих мудрых слов.

«На арках и порталах, — думал он, — изображу небесный свод. Стало быть, руки мои могут дотянуться до звезд. Стало быть, созданное мною будет жить и, подобно звездам, сверкать века и тысячелетия, сверкать вечно!»

Кончились дни тягостного затворничества, забыто было уныние и печаль. Мало-помалу зодчий возвращался к жизни. Мирза Улугбек и зодчий Исфагани своим теплым участием вновь зажгли в нем начавший было меркнуть огонь творчества. Как радовались его ученики, а больше всех радовалась Бадия, и она тоже воспрянула духом и стала почти такой же, как раньше, — лукавой и озорной дочкой зодчего. После трагической казни брата она чувствовала, знала, что теперь для отца — она единственная привязанность, не только любимая дочь, но и советчица и друг. Знала она и о том, что самым прославленным зодчим в Хорасане считался устад Кавам, но понимала, что отец ее, зодчий Наджмеддин Бухари, превосходил его своим уменьем. А слава его не прельщала. Ведь в Хорасане он был чужаком, бухарцем, да еще после казни сына считалось, будто он связан с хуруфитами. Лишь поэтому не столь ярко сияла звезда зодчего Наджмеддина на небосклоне государства тимуридов. Бадия жалела несправедливо обойденного отца, была с ним неизменно ласкова, старалась, как могла и умела, оградить его от неприятностей и напастей. Словом, старалась делать все, что приходилось отцу по душе, и воздерживалась от всего, что было бы ему неприятно.

Бадия целый день ластилась к мужу, узнав о том, что его шашские родственники прислали в Бухару письмо, приглашая мастера Нусрата приехать погостить в Шаш [48] Во II и I веке до нашей эры Ташкент и окрестные земли вокруг него назывались Чач. В VIII веке, в период арабских завоеваний, Шаш стал крупным торговым центром с развитыми кустарными промыслами. Иранцы называли его также Бинкент. Ғород был окружен высокими стенами, внутренняя часть называлась Рабади-дахил, а внешняя часть — Рабади-харидж. В XI–XII вв. караханиды стали называть город Ташкентом. В XIII веке Хорезмшах, после него монголы, а также в 1214 году Кучлихан разрушили Ташкент. К XIV веку вновь город стал восстанавливаться и обратился в важную экономическую и стратегическую опору Тимура и тимуридов. .

А вечером, когда они остались одни, Бадия ласково попросила его:

— Возьмите и меня тоже с собою в Шаш, ну, пожалуйста, возьмите.

— Но ведь приглашен не я, а отец, — ответил Зульфикар, нежно обнимая ее.

Бадия выскользнула из его объятий.

— Вы же поедете с ним! Попросите взять меня тоже, — протянула она таким печальным и нежным голоском, что сердце Зульфикара дрогнуло. Ну как ей отказать? Ведь так говорила она с ним еще там, в Хорасане, на празднике весны у подножия Кухисиёха.

— Как скорбен и печален был наш путь из Герата в Бухару, — продолжала Бадия. — А теперь из Бухары в Шаш путь наш будет радостным и счастливым. Мне очень хочется поехать. Ведь родные мамы тоже есть в Шаше. Ах, мне просто не терпится увидеть этот древний город.