Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Князю Волоту действительно было трудно. Но он не падал духом и не думал о смерти. Тем, кто стоит ближе к ней, всегда кажется, что она недоступно далека. Поэтому о других хлопотал и заботился о другом. Знал: вот-вот должна поступить помощь из Днестра, однако не уповал на нее, тем более уж слишком. Придет — тогда и будет уповать. А пока полагался на тысячи, что есть под рукой. Да многоопытная мысль, способна стать выше тысяч — как собственных, так и тех, что и у супостата. Обры вон бурлят, не иначе, как готовятся к сече. Надо встретить их не хуже, чем до сих пор. А встреча нежелательна. От той сечи, что улеглась не так давно, не успели прийти в себя. Единственное, что смогли сделать, подобрать и передать на руки людей в ближайших селениях раненных. Надо бы позаботиться еще и о живых — объединить в новые, более-менее отборные сотни, дать сотням предводителей, а всем — время на отдых. Пусть бы улеглись пережитые страхи, чтобы пришла в руки сила. Как и уверенность, между прочим. Летней ночи для этого не достаточно. Следует что-то сделать, чтобы отдалить сечу на более, чем ночь. А как? Да, как?

Воинам безразлично все. Кто ухаживает за жеребцом, кто устраивает себе место для отдыха, а кто спит уже. Только князю не до сна-покоя. Сидит над неширокой, замутненной переходом через нее и барахтаньем в ней тысяч и тысяч коней, рекой, и которая отделяет его лагерь от противоположного и от поля боя, лежащего между лагерями, и выискивает, что можно сделать, чтобы грядущий день не стал для него и его воинов роковым. Послать видаков, чтобы проникли между обров и осмотрели, о чем заботятся обры, какие вынашивают намерения? А что даст это? Он сколько слал — и все зря, как в бездну канут. И за помощью к Добриту прибегать не приходится. Не так бессилен есть, хоть и потерял немало. Вон сколько их, воинов тиверских, дулебских, и справа и слева, и за плечами. Еще будет кому выйти и постоять за землю Троянову. Требуется лишь время, чтобы опомнились после кровавой битвы и воспряли духом и уверенностью.

И сидит, прислонившись к дереву, думает о том, и выходит на сам берег и присматривается к увитому уже сумраком полю боя за рекой, тоже думает и выискивает желаемое. Пока не заискрилось оно спасительной искрой в его думах: поле брани усеяно трупами, как антов, так и обров: почему бы не выйти завтра и не сказать обрам: остаемся воинами, но будем и людьми; прежде чем брань продолжить между живыми, отдадим дань павшим. Или обры так уж равнодушны к убитым? Или у них нет обязанности друг перед другом, как и перед обычаем предков: отдай должное собрату, кто-то, где-то, когда-то отдаст и тебе? Во всех племенах это не только обычай — первая заповедь, не может быть, чтобы она обходила обров. Видят же и знают: если не уберут с поля боя собратьев, им будут клевать завтра глаза птицы, будет есть их зверь, будут топтать, когда начнется новая сеча, кони. А трупов вон сколько. Где скрестят мечи завтра, послезавтра, если оставят убитых там, где упали? Коню ногой некуда ступить.

— Отрок! — зычно зовет ближайшего из стражей и идет к своей палатке. — Тысяцкого ко мне, и немедленно.

Их немало при нем. Стоят отдельным лагерем возглавляемые Старком дулебы, а среди дулебов не только Старк тысяцкий, обособленные от предводителя сечи с обрами и те из тиверских тысяч, которых взяли под свою руку воеводы Власт и Чужкрай. А все же не замедлили объявиться и предстать перед князем. Сразу и по всему приметил: надеются на наихудшее.

Поэтому первое, что сделал, — постарался успокоить своих соратников, их состояние: и вызвать всех на откровенный разговор.

— Кто пойдет к обрам как нарочитый муж? — спросил и бросил пытливый взгляд на всех и каждого в отдельности. Тысяцкие тоже переглянулись.

— А надо нам идти?

Всегда спокойный и неповоротливый Чужкрай на этот раз проявил большую ловкость: был первым, кто решился спросить и этим уже возразить князю.

— Договариваться же не с конюхами — с тарханами, поэтому должны послать такого, который мог бы вести дело на равных.

— А не многовато ли чести для обров, пусть даже они будут тарханы? — снова Чужкрай. — Мне, достаточно будет и сотенного. В моей тысяче, кстати, есть такой, что на словах за всех нас справится.

Волота не склонен был соглашаться, однако и спорить не торопился.

— Чужкрай правду сказал, — воспользовались молчанием князя другие тысяцкие. — Разве смерть Мезамира не повелевает нам: будьте осмотрительны, а более всего с обрами.

Нелегко князю признавать себя таким, будто не может трезво мыслить. А что сделаешь? Все-таки поспешил и не рассудил, как следует.