Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

И снова в мыслях Баяна не нашлось достойного ответа, чтобы опровергнуть сказанное. А где нет резона, там рождается свидетель бессилия — злость.

— Ты врешь, собака! Император, зовет меня придти и встать против вас, антов. Он поведал тем же антам, кого и зачем зовет? Я спрашиваю, поведал?

Мезамир молчал. Или собирался с мыслями, или не хотел дразнить и без того раздраженного повелителя аваров, и это молчание стало для него роковым. Баян дал волю гневу своему и, резко обернувшись, снял с ковра кинжал, и в какое-то непостижимое мгновение схватил его за острие и бросил, что было силы, в нарочитого мужа земли Трояновой.

Никто не ожидал, поэтому не смог ни заслонить Мезамира, ни отвести как-нибудь пущенный в него кинжал. А каган, видимо, умел бросать: кинжал перевернулся на лету и вошел лезвием Мезамиру в грудь, в самое сердце.

Келагаст первый опомнился и бросился к брату, выхватил и отбросил кинжал. Кровь струйкой ударила из раны, багровыми кругами стала расплываться на белоснежном наряде поверженного.

— Мезамир… Брат. Что тебе?

От испуга или боли сердечной Келагаст не знал, как быть, что поделать. Единственное, что смог, зажал рану, спрашивал-допытывался у брата и припадал к его лицу, старался заглянуть в глаза, услышать слово-утешение, слово-заверение, что он Мезамир, полежит момент-другой и встанет, встанет на ноги, юный и сильный, и покажет еще силу. Но напрасно, молчал Мезамир. Выпрямился во весь шатер, истекая кровью, остывал телом. И бледнел холодея. А с Мезамиром бледнел и Келагаст. Как это все произошло? Как могло случиться? Он был рядом, брат взял его с собой как надежную защиту. Почему проявил себя простофилей и не заметил, к чему идет речь? Как случилось, что не заслонил собой, не защитил другим образом? О, боги…

Поднял, наконец, голову, огляделся. Кагана не было уже в палатке. Советники его сидели понурые, не знали, куда девать глаза.

— Дорого вы заплатите мне за брата, — сказал он вставая. — Слышали? Так дорого, как никому из вас и не снилось!

Стоял над всеми, высокий и грозный, и уже тогда, когда не дождался ответа, велел мужам своим:

— Расстилаем корзно и берем Мезамира с собой. Пусть видят воины дулебские, тиверские, чем платят за наше доверие обры. Пусть видят и знают, чем мы должны отплатить им! Да, пусть видят и знают!

Не оглядывался, понимают или не понимают его тарханы Баяна. Одно знал: начался великий, не на жизнь — а на смерть раздор с обрами, они должны поспешить к своим, и как можно скорее.

Князь Добрит стоял на высокой башне у Днестра и пристально вглядывался в даль. Порой на юг, где вон уже сколько суток продолжается с обрами сеча, потом за Днестр, где могут объявиться обры, а больше в ту сторону света, откуда должна прибыть долгожданная помощь. Давно не слал гонцов к князьям Зборко и Острозору с повелением не отсиживаться больше на рубежах Уличской земли с такой, как у них, силой, слать добрую половину ее, и немедленно, в помощь дулебам и тиверцам. Обры оставили думать про Улич, все свои турмы бросили в низовья Днестра и прут туда так сильно, что сдержать их без уличской и полянской рати и помышлять не стоит. Остается заботиться о другом: чтобы нашествие с чужкрая не повернулось с северных селений земли тиверской — на Черн и Дикушу.

Кто мог предвидеть, что обры — такая многочисленная и такая неведающая страха сила. Их снимают с седел стрелами, кладут в покосы мечами, а они не обращают внимания на это, прут сильно и стремительно, сражаются, молча и яростно, неистово и как ослепленные. Когда шла о них молва, пугали нашествием, думал про себя: напрасно, страх всегда имел большие глаза. Теперь убедился, пугали и пугались не без оснований. Анты тоже не мелкотелые и отвагой своей во всех землях известны. А обров не страшат, видишь, обры сами поднаторели пугать антов, как могуществом тела, так и непреклонностью сердца.

Что будет и как будет? Устоит ли князь Волот, под начало которого отдал две трети от своих тысяч? Только бы выстоял. Слышите, боги, только бы выстоял! Он, князь Добрит, не годен уже поднять меч и стать предводителем в сечи. Дальний переход, посеянная нашествием тревога, особенно потеря Мезамира, мужа дочери его и мужа мысли, совсем подкосили в нем силу, подавили к остальному и дух. Единственное, чем может он помочь тиверскому князю, — воинами, которых привел с собой. Определил для них предводителей и разослал во все концы: своих — на поле боя, под руку Волота, древлян — охранять берега Днестра на подступах к Черну, караулить на путях, ведущих из низовья в глубинные селения Тиверской земли, других держит при себе на тот случай, когда антам не поздоровится, а князья Зборко и Острозор не успеют прийти и встать им на помощь. Ход сечи и забота о победе в сече легли на плечи князя Волота. Это тоже тревога, и нешуточная. Хорошо, что он там, в передних рядах. А как будет, если не станет? Да, что тогда будет?