Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

— Вот и ба, — огрызались молодые, преимущественно, тарханы. — Вам золото засело в мозги и не дает думать шире и вольготнее. А кто заступится и отстоит нашу честь? Нас осквернили у уличей, понимаете ли это?

— Тихо! — поднялся старший среди советников — хакан-бег. — Не ссорьтесь, думать надо, если не удосужились подумать, идя на великоханский совет. Тарханами и советниками именуете себя, а понять не можете, что спорить и доходить до истины следовало раньше, до того, как встать перед глазами предводителя рати нашей — великого Баяна. Наибольшую правоту среди всех вас, думаю, имеет тархан Апсих. Надо идти кому-то из нас к кагану и убедить его: решение наше — как быть с антами — может созреть только после того, как выслушаем и учтем на весах мудрости слова посла антов.

И снова примолкли советники. По ним видно: идти и встать перед глазами разгневанного кагана, да еще с тем, что может не понравиться ему, первым говорить никому не хочется, а другого выхода нет и быть, наверное, не может.

— Иди ты, Ател, — уговаривают хакан-бега. — Тебя каган наиболее, из всех нас, уважает, выслушает и учтет. А то, что поведаешь ему, скажи: это мысли и намерения всех.

— Одному негоже идти, — возмутился хакан-бег. — Пусть идет со мной советник от кутригуров кметь Котрагиг, тархан Апсих, ну и несколько старейшин.

Советники вздохнули облегченно, даже оживились и говорили: слава Небу, кажется, нашли спасительное решение.

Выбранные советники не сразу решились встать перед глазами великого кагана. Сами присматривались и через тех, кто служил Баяну, старались выведать разные его намерения, и желания, и уже тогда, как осмотрели их и убедились: это и есть она, возможность встать перед каганом и сказать ему: мы нашли его, мудрый и единственно возможной совет, — все-таки решились и открыли завесу в его палатке.

Каган выслушал хакан-бега, однако не обрадовался тому, что услышал из его уст. Потому что действительно нечему было радоваться — ему всего-навсего поведали то, что он слышал из уст безусого тархана. При других обстоятельствах, вероятно, взорвался бы гневом: как смеют приходить с тем, что и без них, он уже знает? Но сейчас взгляд его не выказывал ярости. Он застыл на тархане Апсихе, высоком и статном, совсем юном, однако видом своим, как зрелостью, так и отвагою, что удостоверялось его видом, напоминал истинного мужа, — такого, каким Баян видел себя, которых хотел бы иметь и иметь при себе.

— Чем ты объясняешь свою мысль, — спросил приглушенно, — выслушать антов, а потом уже взвешивать, как быть с антами?

— Знать намерения супостата никогда не мешает, Ясноликий, а такого, как анты, и подавно. Стоим перед большой сечей с ними, должны быть и трезвыми, и осмотрительными, и хитрыми, как змеи.

Каган все еще не сводил с него пристального, однако, и благосклонного взгляда. Ждали, уверенны были, вот-вот подумает и скажет: «Да будет так». А дождались совсем другого. В тот момент, как взгляд Баяна был особенно благосклонен к Апсиху, уста должны были уже раскрыться и изречь ожидаемое, внезапно отлетел полог и в шатер бурей влетел младший Баянов брат Калегул.

— Повелитель! — изрек надрывно. — Не верь словам анта. Убей его! Это тот, что надоумил князя Добрита поглумиться над нами, а затем взял с Данаей слюб. Умоляю тебя, не верь ему, то коварный змей!..

— Прочь! — каган нахмурился и оборвал Калегула на слове. — Как смел заходить, когда я советуюсь с хакан-бегом и его тарханами?

— Говорю, — задыхался Калегул, — это тот самый… Убей его или мне позволь утешить себя местью-отрадой.

— Прочь! — Баян повернулся к ковру, который висел у него за спиной и, сорвав среди сабель и кинжалов свежесплетенную из сыромятной кожи нагайку, огрел брата вдоль спины.

Калегул заскулил от боли, а может, и от злости и досады, но не стал ждать худшего: взвился змеей и откатился до завесы, затем и исчез за завесой.

На некоторое время в палатке повисла безмолвная тишина. Советники не смели советовать что-то, каган боролся и не мог побороть в себе, рожденный вторжением брата, гнев.

— Кто из вас знает этого Мезамира? — услышали, наконец, его голос. — Действительно таков, как его выдал нам Калегул?

— Я знаю, — отозвался кметь Котрагиг. — Был с посольством хана Завергана в Тиверии, видел там и слышал Мезамира. Брат твой, мудрый государь, имеет большой гнев на него, однако и в гневе не умаляет мудрости этого мужа. Поэтому и я говорю: будь осторожен с ним.