Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Баяну поведали уже: король Альбоин прислал к нему посольство, не иначе, как с жалобой на бесчинства аварских родов. Что скажет послам? Пообещает угомонить мятежных да на том и остановится? А если король лангобардов потребует большего?

— Прикажите, пусть заходит тот, что прибыл от лангобардов, — решился все-таки выслушать главного из Альбоинского посольства. Когда посол отклонил завесу и остановился перед ним, собираясь с духом, не стал ждать его речей, сам заговорил. — Что случилось? Какая такая причина заставила собрата моего, короля Альбоина, прибегать к услугам послов?

— Беда, достойный. Роды наши не мирятся между собой. Лангобард или слишком возмущен был тем, что произошло, или не хотел, чтобы его перебили, заторопился, рассказывая то, что каган знал и без него.

— Ну и как? — Баян тоже представил из себя возмущенного. — Угомонили татей?

— Угомонить угомонили, но надолго ли? Если бы не король и не его мудрость, еще хуже обернулось бы. Вот почему повелитель наш велел мне напомнить тебе, достойный: пора забрать аварские племена из Паннонии. Сеча с гепидами завершена, отныне авары имеют свою землю.

— Разве я не забрал?

Посол от лангобардов не поверил тому, что услышал, но, все же, решился:

— Однако не всех и далеко не всех.

Кагана раздражали эти резоны.

— А если их некуда брать? Слышали ведь, я вернул пленных гепидов к своим семьям, велел им обрабатывать землю, а за опеку и защиту от чужеземцев давать нам половину того, что будут иметь с земли. Так и передайте королю: до какого времени будет так, как есть.

— Между нами составлен договор. Каган обещал уйти сразу после победы.

— Тогда обещал, сегодня не обещаю. Сказал уже: будет так, как есть. Кто знает, как повернется еще с гепидами и их землей, может статься, что император заставит нас уйти.

«Вот оно как! — отвернул прибитые грустью глаза лангобардский посол. — Что сказать после всего королю? Что заставить аваров забрать роды свои из Паннонии — бесполезное дело? Что же должны сделать, чтобы авары ушли оттуда? Как и каким образом?»

Не ведал и король Альбоин, что ему делать с союзными аварами и их каганом. Не ведал и злился, а зло никому еще не придавало мудрости.

— Ни в чем не уступать аварам, — повелел. — Слышали, ничем и ни в чем! Создать им такую жизнь среди нас, чтобы сами утвердились в мысли: здесь им не усидеть, и пошли прочь.

Чего еще надо тем, у кого руки рвутся к мести-возмездию? И ловлю устраивали на татей-аваров, и не щадили аваров, поймав на татьбе. «Это мое! — кричали. — Как смеешь посягать, вонючая рожа, на то, что взращено моими руками, добыто потом?»

И били нещадно, нередко — до смерти, пока не дошло до настоящего похода на аваров. Немало их побили, объединившись, немало и своих потеряли, но все-таки выперли асийских бродяг с одного, второго и третьего поселения. Вероятно, и дальше гнали бы их из Паннонии, но вышли и встали на перепутье высланные каганом турмы. А с турмами не тот уже был пир, и пиво-мед не пилось так вкусно. Пришлось выходить из повинною и извиняться, кивая на произвол обиженных.

Авары приняли повинную и на мир между племенами согласились, однако роды свои вновь поселили в освобожденных от них поселениях. И на татьбу не стеснялись ходить. А когда приходилось так, что брали из заграждения или подворья втихаря, то брали и остальное.

Лангобарды жаловались королю, просили у него защиты. Но что мог сделать король, когда видел и понимал, его сила не может взять верх над аварами. Единственное оставалось — жалеть, что заимел такого союзника и связал себя такими узами.

Покаяние — не лучший путь поисков, но, все же, и оно заставляет шевелить мозгами. Когда это произошло: перед сном или после сна уже, на свежую голову, сразу после жалобы родичей или где-то позже, король не признавался подданным, а подданные не интересовались. Для них другое значило: Альбоина осенила какая-то мысль, иначе, чем объяснить, что вышел ободренный и повелел звать к нему советников?

О чем советовался с ними, никто не обмолвился. Единственное, что услышали, и то не из первых уст: «Король с нами, и боги за нас, ждите».

Они и ждали, а ожидая, знай, надеялись. И лето, и другое. Где-то на третье авары разбудили своего кагана ни свет, ни заря и завопили наперебой:

— О, великий и мудрый, помилуй и пощади. Не посмели бы мы тревожить сон твой, да пришлось: лангобарды снялись всем родами, прихватили пожитки и пошли, минуя нас, на северо-запад.

— Куда и зачем?