Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

Вознаградил ее нескрываемым благодарным взглядом и улыбнулся.

— А упорства среди первых мужей через эти твои мысли не будет?

— Когда встанешь рядом со мной и будешь с верой и правдой в сердце — не будет, — сказала и протянула свою холенную нежную, словно в молоке купаную, руку. Протянула и положила на его правую руку. — Ты — брат моего мужа Мезамира, это раз, а во-вторых, являешься сыном знаменитого в родах наших Идарича. Кто посмеет быть против, когда встанем у стола отца моего в паре?

Говорила что-то и дальше, но Келагаст не прислушивался к тем словам. Почувствовал, от этого ее прикосновения вскипела в теле кровь, родилось и стало всевластным желание припасть губами к руке Данаи и сказать тем Данае: как хочешь, так и делай, я уже не уйду от тебя.

Готов был переступить через все предостережения и встать на ту соблазнительную стезю, и целился уже переступить, но в последний момент всевластное желание утихло вдруг и заставило быть взрослее и более умеренным. Поднялся и встал перед Данаей во весь свой, достойный рода Идарича и настоящего анта, рост.

— Если так предпочитает Даная, пусть будет, как предпочитает: становлюсь под ее руку и беру на себя все ее обязанности.

Княжна тоже поднялась и встала перед Келагастом достойной дочерью антов: и высокая была, и статная, и до беды прекрасной.

— С верой и правдой?

— Да. Разве Даная не знает: если уже обещает Келагаст, то обещает твердо.

Как и перед этим светила на него внутренним светом и, может, именно поэтому до безумия соблазнительным видом. Только больше сил было сейчас у него и еще решимости. Ей-богу, намерена была сказать что-то, а то и совершить такое, чему и сама не могла бы поверить, но не стало отваги переступить через саму себя.

— Может, Келагаст хочет взглянуть на племянника?

— А как же. Или способен уйти из этого теремка, не увидев и не поздоровавшись с тем, кто продолжит род брата моего?

— Пойдем, покажу.

Шла впереди и манила за собой обольщениями, брала ребенка в руки — и еще больше манила. Потому что не только вид, глаза ее, такие теплые и такие радужные, — вся она переменилась, улыбаясь, и хвастаясь сыном своим, радуясь тому, что имеет его.

— Как назвали племянника, Даная?

— Именем отца его — Мезамиром, — не сказала — распевала эти несколько слов.

Стоял и любовался ею, ее заботами, и только тогда уже, когда передала маленького Мезамира няне и встала перед ним, собралась сказать что-то, не захотел слушать, поднес к губам ее десницу и поцеловал подчеркнуто благодарным поцелуем.

Когда выходил, высмотрел Данаину наставницу и поспешил отыскать повод отойти с ней в сторону.

— Бабушка можешь принести мне какую-нибудь тесьму? — обратился к ней тогда уже, как остановился у Гриваня. — Беспорядок здесь, в седле, требуется закрепить.

— Почему нет, сейчас принесу.

Даная стояла слишком далеко, чтобы слышать, о чем говорили. Тем не менее, когда наставница подошла, заговорил с ней тайно-приглушенно.

— Это все, правда?

— Что?

— Ну, что Даная хочет, чтобы я положил конец ее вдовьему безлетью?

— Мне, молодец, не подходит лгать, — рассердилась она.

— Подожди, — остановил ее. — Я вот что хочу спросить: Наставница слышала о том из уст самой Данаи или всего лишь догадывается? Если слышала и уверена, что так в действительности и есть, то пусть скажет Данае еще одну правду: я согласен взять ее под свою защиту.

— А сам ты не способен сказать этого?

— Скажу, однако, спустя уже.

— Ой, — не без насмешки засмеялась наставница. — Что же, за мужи пошли нынче. Старуху просят, чтобы умыкнула девушку.

— Что выдумываешь! — разгневался. — Разве об умыкании речь?

— А то нет? Думаешь, такая, как Даная, сама придет и скажет: «Возьми меня, хочу быть твоей».

Сказала и ушла прочь. А он, Келагаст, остался сам по себе и оторопел от удивления. Это что же она думает, старая карга? Да, что думает и сказала? Где видано, чтобы умыкали княжескую дочь, да еще вдову, и которая ко всему если не сегодня, то завтра княгиня? С ума сошла. Ей-богу, не иначе, как съехала с ума.

Вскочил на Гриваня и погнал в сердцах галопом. Похоже, что намерен развеять все это по ветру. Но, увы, и галоп не помог. Погодя убедился: время тоже не помогает… Во-первых, Даная ничего не делает, чтобы он стал предводителем дружины, а во-вторых, сама не идет ни из мыслей, ни из сердца. Как заронилась туда непреодолимым обольщением, так и не перестает им быть. Водил молодцов на стрельбище и хлопотал о стрельбе, а думал о Данае, делал перерыв, чтобы остаться самим с собой и разобраться в себе — видел Данаю и только Данаю. И угощаться не угощался, и пить не пил, когда был у нее в тереме, а чувствовал себя умиротворенным. Мало того, что мыслями завладела и сердцем, — силы лишила до предела.