Дмитрий Мищенко - Лихие лета Ойкумены

На ночь Коврат остался в Черне — засиделись допоздна, куда мог отправиться? А на рассвете собрался и поехал, не беспокоя и не прощаясь с князем. Хотя и было такое соглашение между ними, Волоту зыбким и не очень приятным показалось все это. У славян с гостем не расстаются подобным образом. Славяне провожают гостей после трапезы. Поэтому, проснувшись, почувствовал себя, то ли виновным, то ли неуверенным, что вчерашняя радость надежна.

С той неуверенности не знал, куда податься, и направил стопы свои к жене и детям. Не раз уже убеждался, поэтому и сейчас верил: там развеет сомнения, а развеяв, скажет:

«Прогоните грусть с лиц своих, знайте, для всех нас светлый день настал: обров нет за Дунаем, кутригуры приходили с повинной и заключили уже договор на мир и согласие». Или они, кровные его, не живут тем, что и он? Порадуются ли такой новостью? Правда, Миловида первой засияет лицом и скажет свое обычное: ой! Милана, Злата, на что унылые и вымученные после смерти мужей, а и те пробудятся, пусть не так, как другие, все же почувствуют себя радостными.

Пока шел в тот конец, где должна быть сейчас Миловида, успел успокоить себя и проникнуться мыслью о светлом дне. А сблизился с клетью-кельей, в которой жена молилась своему христианскому богу и молилась ранней (как и вечерней) порой, вынужден был сбавить ход, а потом и вовсе застыть: из-за двери слышался не только голос Миловиды, слышались и другие голоса.

«И Злата, и Милана там? А, это ж, с какой стати?»

До сих пор он не позволял себе переступать порог Христова обиталища в своем тереме. Это было тайное место его жены, келья-храм, где она беседовала, с верой, с богом и исповедовалась богу. Присоединиться к ее вере он не мог и, кажется, не стремился, однако и жене не осмеливался перечить. И не только потому, что объясняла свое желание слишком странно и убедительно: «Это у него, Иисуса Христа, — сказала, — попросила я покровительства в тот день и в то время, когда ты должен был тянуть жребий, это он отозвался на мои ревностные мольбы и спас тебя от мучительной смерти», — не возражал еще и потому, что слишком молился на свою Миловиду, чтобы осмелиться и стать ей хоть в чем-то помешать. Сейчас же, услышав, что и дочери там, в храме-келье, забыл, куда врывается и на что посягает. Дернул на себя не совсем прикрытую дверь и застыл, крайне озадаченный и удивленный тем, что увидел: и жена, и обе дочери стояли перед ликом Христа на коленях и били поклоны.

Вероятно, надолго потерял дар речи — жена первой опомнилась и пошла к нему.

— Что-то случилось, муж мой? Я нужна тебе?

— Выйди, поговорить надо.

Не хотел, чтобы разговор их слышали дочери, и отошел подальше от двери. Наконец надумал и направился в соседнюю клеть.

— Что все это значит, Миловида? — круто повернулся к жене, когда она прикрыла за собой дверь. — Я тебе позволил верить богу ромеев и молиться на бога ромеев. Зачем детей моих вводишь в этот блуд?

Право, приготовилась к разговору, пока шла следом, — шла удивительно безобидная и доверчивая, как бы устыдившись не в меру.

— Это не ромейский бог, Волот, то бог обездоленных, когда поймешь это, думаю, поймешь и все другое: я привожу детей твоих к вере Христовой — безлетье приводит. Дочери твои в великой скорби по убиенным на поле боя мужей своих. Как можем отказать им, искать утешение там, где его хотят найти?

Аж передернула его эта тихая и сердечная речь, как и взгляд ее, такой по-детски невинный и доверчивый.

— Да пойми ты! — взорвался гневом. — Они — дети своего рода-племени, им предстоит жить среди него. Как же жить, отступивши от веры отцов и дедов? Это ты могла позволить себе такое и чувствовать себя спокойной за моей спиной, им не простят отступничества! Скажут, ваша мать принесена в жертву богам, а вы…

Какая-то злая сила дернула князя за сердце, ударила его в ноги и повалила, как есть, на пол. Последнее, что увидел и понял, большие Миловидины глаза, немой ужас в глазах, да и на лице, таком невинном и таком жалостном в этот миг.

Последние несколько лет старейшины не решались идти к ней и беспокоить ее заботами Дулебской земли. Знали они: княжне не до того. Вот какое безлетье обрушилось на Добритов род. Только послюбилась и отгуляла свадьбу и уже вдова. Не успела оплакать мужа, как вынуждена была похоронить отца. Затем юной матерью стала.

И матерью, вдовой, и сиротой одновременно. Кто посмел бы стучаться к такой и беспокоить такую?

«Пусть забавляет сына, — говорили, — и залечивает раны, нанесенные злым роком. Со всем остальным, как-нибудь будет».